Двадцать четвертого марта стратегия Перри принесла плоды. Неизвестный информатор выдал Джорджа Эддоуса.

Перри выступил на суде и обрушил на бывшего рабочего весь свой гнев. «Ответчик, – утверждал он, – был главарем их кружка» и «злостным подстрекателем». Перри хотел избавиться от Эддоуса раз и навсегда и заявил, что тот «уговаривал остальных, и если бы не он, забастовка бы не состоялась»[232]. Судья проникся симпатией к «притесняемому» фабриканту и немедля приговорил Джорджа Эддоуса к двум месяцам тяжелых работ. В «Вулвергемптон кроникл» говорится, что Эддоус не раскаялся в своих преступлениях и даже не выразил тревоги по поводу жены и шестерых детей, оставшихся без поддержки. Вместо этого он «удалился… гордо подняв голову, готовый принять наказание»[233].

Если отец Кэтрин Эддоус и переживал из-за того, что в последующие два месяца ему придется вкалывать на каторге, он не подал виду. Преданный профсоюзный деятель, он знал, на что идет, становясь агитатором, и рассчитывал, что профсоюз компенсирует ему и его семье принесенную ими жертву. Он также понимал, что в Вулвергемптоне ни ему, ни его друзьям и родным больше никогда не найти работу.

Эддоусы вплыли в Лондон по серым водам Темзы, мутным от нечистот. Над ними возвышались башни подъемных кранов, выстроившихся вдоль доков Бермондси. Маленький домик, в котором они поселились, – № 4 по Бейден-плейс – находился на приличном расстоянии от загрязненного порта, встретившего их, когда они сошли с баржи. Джордж Эддоус готов был платить за аренду чуть больше, чтобы поселить свою семью ближе к зеленым паркам, открытым рынкам и садам, раскинувшимся между лондонскими фабриками и складами. Несмотря на то что условия здесь были не идеальными, имелись проблемы со сливом и вентиляцией, семья не подвергалась воздействию едких химикатов, которые выбрасывали в воздух местные кожевенные, красильные и пивоваренные заводы. Впрочем, возможность дышать свежим воздухом стала почти единственной привилегией для Эддоусов, а все потому, что численность их и без того немаленькой семьи продолжала расти.

Если бы Джордж был холостяком или если бы у него было меньше детей, переезд из Вулвергемптона в Лондон мог бы способствовать повышению уровня жизни его семьи. Скорее всего, не без помощи профсоюза он устроился на новую работу в «Перкинс и Шарпус», крупную компанию по производству оловянных и медных изделий, располагавшуюся на другой стороне Лондонского моста. Будучи «квалифицированным механиком», Джордж мог рассчитывать на более высокую оплату, чем обычный рабочий: грузчик, извозчик или портовый рабочий, коими являлись большинство его соседей в Бермондси. Согласно «Английской книге ремесел», в 1820-х годах «непьющий и трудолюбивый» лудильщик мог «без труда заработать от тридцати пяти шиллингов до двух гиней[234] в неделю». Но в середине века Джордж мог рассчитывать и на более высокий заработок – около трех фунтов девяти пенсов[235]. С таким доходом семья с двумя-тремя детьми могла бы не беспокоиться о крыше над головой; у них всегда был бы уголь для камина и лучший кусок мяса на столе. Английская журналистка и писательница Констанс Пил отмечала, что в Лондоне можно было «снять уютный маленький домик с шестью комнатами» и сдавать одну из них жильцам, получая дополнительный доход в размере двадцати фунтов в год. Дети вполне могли бы «посещать частную или государственную школу. Иногда семейство могло бы выезжать в Грейвзенд или Маргейт, надев добротные ботинки и лучшие воскресные платья». Стабильный доход отца дал бы детям Джорджа Эддоуса возможность подняться по социальной лестнице, будь их двое или трое. Получив хорошее образование, мальчики могли бы стать клерками или лавочниками, а девочки – школьными учительницами или женами клерков и лавочников. Но наличие шести детей поставило крест на улучшении жизненного уровня семьи. Скорее всего, более благоприятный сценарий их жизни даже не приходил Джорджу и Кэтрин в голову, ведь оба происходили из семей, чьи потребности были намного больше размеров отцовских заработков[236].

Как верно отметил общественный реформатор Сибом Раунтри, жизненный цикл рабочей семьи состоял из сменявших друг друга фаз «нужды и достатка». Благополучие семьи напрямую зависело от количества взрослых работавших людей, живших под одной крышей: в доме было, что называется, «то густо, то пусто». Пока молодой сын жил с родителями и работал, его уровень жизни был «сравнительно достойным». Но после женитьбы уровень жизни оставался прежним лишь «до тех пор, пока у него не появлялись двое-трое детей, после чего бедность вновь протягивала к нему свои руки». Большинство мужчин из рабочего класса были обречены на «период бедствования, который продолжался около десяти лет, то есть до тех пор, пока первому ребенку не исполнялось четырнадцать лет и он не начинал зарабатывать самостоятельно». Но Раунтри также отмечал, что «если детей было больше трех, период бедности мог и затянуться». Для женщины из рабочего класса ситуация складывалась аналогично, хотя она обычно зарабатывала меньше мужчины, а деторождение и домашние обязанности и вовсе сводили ее денежный вклад в семейный котел к минимуму.

Ярким примером – фактически зеркальным отражением – этой закономерности являлась судьба Кэтрин Эванс, матери Кейт Эддоус. Вторая из семерых детей в семье обедневшего замочных дел мастера из Вулвергемптона, она почти не получила образования и сразу начала работать. С юных лет она прислуживала на кухне и поднялась до должности поварихи в гостинице «Павлин» – одной из лучших в Вулвергемптоне. Однако в 1832 году ее короткая карьера прервалась. В девятнадцатом веке замужество становилось для женщины началом ее «истинной» карьеры – жены и матери, и в этом отношении Кэтрин особенно преуспела. В первые пять лет брака она родила четверых детей; старший, Альфред, родился умственно неполноценным и страдал от эпилептических припадков. Многие женщины из рабочего класса продолжали работать и после родов: брали на дом стирку, штопку, работали посменно на фабрике или в прачечной. Но болезнь Альфреда и непрерывная череда родов, видимо, помешали Кэтрин продолжить вносить свой вклад в семейный бюджет. Если бы она или Джордж владели надежной информацией о контрацепции, их жизнь и жизни их детей могли бы сложиться совсем иначе.

Бытует ошибочное мнение, что викторианцы – те самые, что прикрывали даже ножки стола из соображений благопристойности[237], – были слишком чопорны, чтобы задумываться и тем более писать о деталях супружеской жизни. Ничего подобного: уже в первой половине девятнадцатого века Фрэнсис Плейс, Роберт Дейл Оуэн и Джордж Драйсдейл опубликовали трактаты о методах, с помощью которых мужчины и женщины могли «ограничить размеры семьи». Рекомендации включали как прерванный половой акт, так и многоразовые «французские письма» из овечьих кишок, спринцевания со спермицидными средствами и «противозачаточные тампоны», которые помещались во влагалище. Однако доступ к этой информации имели лишь грамотные представители среднего класса, которые могли позволить себе покупать книги; распространение же сведений о контрацепции среди рабочего класса не было столь широким. Ни Джордж, ни Кэтрин Эддоус читать не умели, не подозревали о существовании таких книг и не знали, где их взять. Не догадывались они и о существовании «французских писем», а если бы и знали, где их купить, едва ли это было по карману семье, с трудом сводившей концы с концами. Однако контрацепция и предотвращение нежелательных беременностей считались зоной женской ответственности. Кэтрин, как и ее мать, бабушка и большинство женщин ее круга, выросла с мыслью, что непрерывное деторождение является неотъемлемой частью жизни замужней женщины. Единственным методом контрацепции была усталость или болезнь мужа. В крайних случаях женщины прибегали к травяным настоям и спринцеванию спермицидами или токсичными для плода веществами – если им, конечно, хватало времени, денег и смелости на приобретение необходимых ингредиентов. В большинстве случаев женщины не располагали ни первым, ни вторым, ни третьим.

Все эти факторы – недостаток информации, нищета, общественное давление, принуждавшее женщин неукоснительно исполнять свои супружеские обязанности, – приводили к тому, что женщины, по словам Маргарет Ллевелин Дэвис, активистки борьбы за права матерей того времени, впрягались в «колесо непрерывного деторождения». Физическому, эмоциональному и материальному положению женщин, подобных Кэтрин Эддоус, наносился немыслимый урон. В больших семьях, как Эддоусы, где почти каждый год прибавлялся новый рот, ресурсов становилось все меньше и меньше. В пересчете на повседневные реалии это означало меньше еды на столе: жидкий суп, мизерная порция потрохов, кусок хлеба да молоко, разбавленное водой. Причем от матери требовалось в первую очередь ограничивать в еде себя. Неважно, ждала ли она очередного ребенка или кормила грудью, «в те времена, когда она должна была хорошо питаться», она первой «ужималась ради экономии; ибо в рабочей семье, если возникала необходимость экономить, не муж, не дети, а именно мать довольствовалась объедками или глодала уже обглоданные кости»[238]. Современники нередко отмечали, что матери в викторианских рабочих семьях страдали от недоедания, и именно поэтому у них часто случались выкидыши, рождались мертвые или слабые младенцы, умиравшие на первом году жизни.

Более того, женщины, оказавшиеся в том же положении, что и Кэтрин, – вынужденные ухаживать за младенцем и маленькими детьми и одновременно обслуживать мужа, чьего дохода отчаянно не хватало на всех, – не могли позволить себе такой роскоши, как отдых от домашних дел во время беременности и даже родов. Хотя родственницы женского пола и соседки иногда выручали, в целом от женщины требовалось находиться на ногах и заниматься «бесконечным рутинным домашним трудом» до начала схваток. Если заплатить служанке в период послеродового восстановления было нечем, женщина уже через несколько дней после родов «вставала к плите» и принималась «мыть полы, стирать… поднимать и таскать тяжести». Естественно, это пагубно влияло на здоровье: женщин нередко мучили маточные кровотечения, тяжелый варикоз и проблемы с позвоночником.

Увы, ни один из этих факторов не мог воспрепятствовать новым прибавлениям в семействе Эддоус: после переезда в Лондон число их отпрысков еще увеличилось. Через год родился седьмой ребенок, Томас; за ним последовали Джордж, родившийся в 1846 году, и Джон 1849 года рождения. В 1850 и 1852 годах родились две девочки: Сара Энн и Мэри. Уильям, родившийся в 1854 году, стал двенадцатым ребенком Кэтрин, хотя до совершеннолетия дожили лишь десять из двенадцати детей[239]. Вероятно, Эддоусам казалось, что, как только один их ребенок вырастал и покидал родительское гнездо, начав зарабатывать самостоятельно, на смену ему приходил новый младенец, который плакал и требовал ухода. Подстраиваясь под изменившиеся размеры семьи и трещавший по швам семейный бюджет, с 1843 по 1857 год Эддоусы минимум четыре раза меняли место жительства, хотя всякий раз селились недалеко от своего первого дома на Бейден-плейс – на соседних улицах[240]. Это само по себе является интересным показателем того, как Эддоусов воспринимали люди из их непосредственного окружения: скорее всего, даже в период финансовых затруднений они вовремя вносили арендную плату и возвращали долги лавочникам. В отличие от тех, кому повезло меньше – семей неквалифицированных рабочих, не имевших стабильного заработка, – Джорджу, Кэтрин и их детям никогда не приходилось спешно сниматься с квартиры под покровом ночи и искать приют в другом, менее благополучном районе, оставив после себя неоплаченные счета. Должно быть, Эддоусы очень гордились этим, ведь больше всего на свете им хотелось, чтобы соседи считали их добропорядочной семьей. Кэтрин, как и другие жены примерно того же социального статуса, старалась по возможности откладывать деньги на кружевные занавески, буфет для посуды и ковер, который расстилали только по воскресеньям. В идеале у каждого ребенка квалифицированного рабочего имелась своя пара обуви, и «семи сестрам» Эддоус едва ли позволялось дружить с сорванцами, которые носились по улицам босиком.

Невзирая на все сложности, связанные с воспитанием такого количества детей, Джордж (видимо, это был именно Джордж, а не Кэтрин) все же попытался дать им хоть какое-то образование. В то время школьное образование не было обязательным, однако в переписи населения 1851 года двенадцатилетняя Элизабет, девятилетняя Кейт, восьмилетний Томас и шестилетний Джордж записаны как «школьники»[241]. Впрочем, нужно учесть, что многие родители могли солгать, будто их дети учатся в школе, чтобы поддержать иллюзию респектабельности. Неизвестно, какое образование получили четыре старшие сестры Кейт, поскольку ни одна из них, кроме Эммы, не умела ни писать, ни даже читать – об этом свидетельствуют крестики вместо подписи на их брачных сертификатах.

Девочки из рабочего класса крайне редко получали образование и чаще оставались неграмотными: в Викторианскую эпоху 48,9 % английских женщин не могли даже написать своего имени[242]. Регулярное посещение школы не считали необходимым, так как от девочки было больше пользы дома или на работе: она помогала матери или вносила свой вклад в семейный бюджет. Вот что говорил по этому поводу сторонник реформ в сфере образования Джеймс Брайс в 1860-х годах: «Они могут помогать с домашним хозяйством и присматривать за младенцами… Оттого девочек не посылают в школу в том возрасте, когда следует начинать систематическое обучение… а частенько и вовсе не посылают под тем или иным предлогом». В число «предлогов» могло входить что угодно, но, как правило, причины были такими: рождение очередного братика или сестрички; болезнь кого-то из членов семьи, из-за которой девочку могли забрать из школы на несколько месяцев, а то и насовсем. В многодетных семьях, где на плечи старших детей ложилась забота о младших, уровень образования девочки обычно зависел от старшинства. Пока Кэтрин ухаживала за новорожденными, Гарриет, Эмма и Элиза могли по очереди присматривать за Альфредом и другими малышами, готовить еду, ходить за покупками, стирать и убираться. Когда одна из девочек устраивалась на работу, обязанности передавались дальше по старшинству, и к домашнему труду привлекали следующую по очереди. Таким образом, четыре старшие сестры Эддоус были постоянно заняты или на работе, или дома, и это стало для них серьезным препятствием на пути к получению образования. Но дверь, захлопнувшаяся перед сестрами, внезапно открылась перед Кейт.

Доподлинно неизвестно, откуда Джордж Эддоус узнал, что в школах Бридж, Кэндлвик и Даугейт, расположенных в двух шагах от ворот фабрики «Перкинс и Шарпус», есть несколько свободных мест. Благотворительные школы, учрежденные с целью дать образование детям нуждающихся прихожан, недавно изменили политику приема и теперь принимали сыновей и дочерей тех, кто работал в непосредственной близости. Узнав об этом, Эддоус попытался устроить Кейт в школу Даугейт.