В 1840-х годах в школе Даугейт учились «не менее 70 мальчиков и 50 девочек». Детей принимали в школу по списку ожидания. Хотя обучение велось в рамках национальной программы, краеугольным камнем которой являлось религиозное воспитание, дети в школе Даугейт получали более углубленное и качественное образование. Мальчиков и девочек учили отдельно, но и у тех и у других были уроки чтения, письма, арифметики, музыки и изучения Библии. Девочки также учились шитью. Устроить ребенка в подобную школу считалось большой честью для рабочей семьи. Дети жили дома, однако уроки занимали полный день: весной и летом – с восьми утра до двенадцати дня и с двух до четырех дня, а осенью и зимой – с девяти утра. Учились семь дней в неделю, а по воскресеньям, помимо всего прочего, нужно было посетить две церковные службы – как правило, в соборе Святого Павла, рядом с которым школу и построили. От учеников требовали опрятности и послушания. Все носили форму, сшитую ученицами; форму выдавали в школе чисто выстиранной. И мальчики, и девочки должны были сами латать свою одежду. Случись кому явиться с утра с перепачканным лицом и руками, в школу его не пускали. Для поддержания гигиены в школе установили специальную раковину, а раз в год выделяли средства на закупку мыла. В обязанности учителей входило «следить за тем, чтобы дети стриглись каждые шесть недель»[243].
Школа Даугейт, как и другие подобные заведения, ставила перед собой цель воспитать «улучшенного» представителя рабочего класса – человека, который ценил бы себя и заветы христианства и с достоинством, аккуратностью, вдумчивостью и послушанием занимался бы своим трудом. Когда ученикам исполнялось четырнадцать и близилось завершение их учебы, школа стремилась трудоустроить их на подходящее место. Мальчики могли получить место ассистента архитектора или инженера, устроиться клерком в банк или контору. Девочкам была одна дорога – в служанки. Лучшие ученики, преуспевшие в новом ремесле и заслужившие похвалы нанимателей, получали от школы денежные премии в размере пяти фунтов. В школьных журналах множество таких примеров.
По сути, школа стремилась максимально отдалить детей от ограничивающих обстоятельств их повседневной жизни, в которой ребенка рассматривали как пару рабочих рук, а не как школьника. Требование находиться в школе семь дней в неделю означало, что дети редко виделись со своими семьями, разве что за ужином и перед сном, и были хотя бы частично ограждены от пороков, которым, возможно, предавались их домашние. Любой родитель, отдававший ребенка в школу Даугейт, должен был понимать, что для его отпрыска это шанс вырваться из круга бедности.
Нам неизвестно, почему Джордж и Кэтрин отправили в школу именно Кейт. Старшинство, несомненно, сыграло роль, но, надо полагать, девочка также демонстрировала особую склонность к учебе и смышленость, отличавшую ее от братьев и сестер. Позднее Эмма вспоминала, что в детстве ее сестра была «жизнерадостной… добродушной и веселой»[244], а знакомые отмечали, что Кейт обладала «необычайным умом»[245]. В школу принимали детей с шести лет, и Кейт, скорее всего, начала учиться в 1848 году – возможно, вместе с Эммой. Каждое утро Кейт, как и ее отец, переходила на другой берег Темзы по Лондонскому мосту, одетая в синюю с белым форму, которую сшила сама. Она лавировала между кожевенным рынком и больницей Гая, заводами и сыромятнями, щурясь на солнце летом и кутаясь в шерстяную накидку зимой.
Мы не знаем, как училась Кейт: ее имени нет в школьных журналах ни среди отличников, ни среди хулиганов. Из этого можно заключить, что она училась средне и слушалась учителей. Школа Даугейт являлась благотворительным учреждением и существовала на средства попечителей, которые были заинтересованы в успехах учеников, но также верили, что к детям нужно относиться по-доброму. Учителям предписывалось «по возможности воздерживаться от строгих наказаний». В период, когда Кейт посещала школу, богатые спонсоры учредили призы для учеников за примерное поведение. «Мальчику, который вел себя лучше всех, полагалась книга; девочке – шкатулка со швейными принадлежностями». При этом право выбирать лучшего ученика предоставлялось «самим детям… они награждали самых достойных мальчика и девочку»[246].
Попечители также устраивали для детей различные развлечения. Так, 26 июня 1851 года Эдмунд Калверт, владелец расположенной по соседству пивоварни «Калверт и Ко», вывез 124 ученика школ Бридж, Кэндлвик и Даугейт в недавно открывшийся Хрустальный дворец в Гайд-парке. Во всей Британии не было ничего подобного: великолепное стеклянное здание, построенное специально для Всемирной выставки, одной из первых в мире, напоминало гигантскую теплицу и насчитывало 128 футов в высоту. На площади в 990 тысяч квадратных футов разместились более 15 тысяч экспонентов со всего света. Чего только не было на выставке: шедевры технологического прогресса – печатные прессы, паровые молоты и моторы локомотивов – соседствовали с громадными фарфоровыми вазами из Китая, мехами из Канады, пятидесятикилограммовым золотым слитком из Чили и знаменитым алмазом «Кохинур» в прозрачном сейфе-клетке, который подсвечивался газовыми рожками. Гости из разных стран расхаживали в национальных костюмах: мужчины с экзотической внешностью в тюрбанах, расшитых одеждах и золотой парче охраняли сокровища своих стран. «Там можно было найти все, что создано руками человека», – писала Шарлотта Бронте после посещения выставки:
Экскурсия в Хрустальный дворец наверняка поразила воображение девятилетней Кейт Эддоус. Тем утром она и ее одноклассники в сопровождении учителя и учительницы в специально предоставленных пивоварней повозках отправились к «великому аттракциону»: 124 ученика в одинаковых шапочках пересчитали по головам, расставили рядами и провели по выставочным залам с собранными в них чудесами, которые, должно быть, казались детям некой сказочной страной. Ребятишки, не видевшие ничего, кроме бедной обстановки своих домов и классных комнат, были заворожены калейдоскопом экзотических картин, представших перед их глазами. Проведя «несколько часов среди многочисленных экспонатов выставки, в шесть вечера они вернулись обратно на пивоварню». Там «для них приготовили великолепный ужин», и они поужинали в компании руководителей «Калверт и Ко». Подняли тост, дети встали и пропели национальный гимн, чем произвели «весьма эффектное впечатление» на фабрикантов[248]. Вероятно, этот день действительно стал особенным для детей из школы Даугейт, и Кейт еще долго помнила увиденные чудеса.
Для сыновей и дочерей викторианских рабочих детство было периодом мимолетным, который нередко внезапно обрывался по воле обстоятельств. В апреле 1856 года Кейт исполнилось четырнадцать лет – в этом возрасте девочки обычно заканчивали обучение в школе. Однако примерно в то же время прекратила свое существование компания «Перкинс и Шарпус», где работал отец Кейт. Неизвестно, сумел ли Джордж быстро устроиться на другую работу, но наверняка семья была заинтересована в том, чтобы Кейт как можно скорее нашла себе место. Не исключено также, что ее школьное обучение закончилось раньше положенного, так как в 1855 году семью Эддоусов постигло большое несчастье.
Почти весь 1855 год Кэтрин Эддоус промучилась ужасным кашлем. Она слабела буквально на глазах, исхудала, ее лихорадило. Скорее всего, родные подозревали, что у нее чахотка, еще до того, как врач поставил диагноз. Одну из старших дочерей наверняка призвали ухаживать за матерью, а Джордж продолжал спать рядом с больной женой, пока та металась в поту и кашляла кровью, поскольку выбора у него не было: в доме из трех комнат ютилась семья из восьми человек. В ноябре, с наступлением холодов и сырости, Кэтрин стало хуже. Семнадцатого числа она умерла. Кейт тогда было всего тринадцать лет. Тело ее матери было истерзано родами, физическим трудом и недоеданием: она прожила сорок два года, что в Викторианскую эпоху считалось средней продолжительностью жизни для женщины из рабочего класса.
Болезнь и смерть Кэтрин Эддоус повлекли за собой перемены в распределении домашних обязанностей. В объяснении, которое предоставила Эмма в 1888 году, она заявляла, что, будучи второй по старшинству, взяла на себя все обязанности хозяйки дома и стала присматривать за Альфредом и четырьмя младшими братьями и сестрами, старшему из которых не исполнилось и двенадцати. Однако эти меры оказались временными. В 1857 году, менее чем через два года после смерти жены от туберкулеза, заболел Джордж[249]. Дети Эддоусов понимали, что беды не избежать, и к сентябрю 1857 года старшие дочери стали задумываться о своем будущем. Двадцать седьмого сентября Элизабет, которой тогда было девятнадцать лет, согласилась выйти замуж за своего возлюбленного Томаса Фишера. Томас жил по соседству, называл себя рабочим, и ему было всего восемнадцать лет. В других обстоятельствах Джордж, возможно, понадеялся бы на более перспективного супруга для дочери, но сейчас ему было важно видеть, что хотя бы одна из его дочерей устроена, имеет свой дом и законного мужа. Несмотря на смертельную болезнь, Джордж присутствовал на свадьбе Элизабет в соборе Святого Павла в Бермондси на Киплинг-стрит, всего в двух шагах от их дома на Кингз-плейс. Даже такой короткий путь дался ему тяжело, но дочери помогали. Он выдал дочь замуж и выступил свидетелем, поставив крестик в регистрационной книге напротив своего имени. В этот пасмурный осенний день все испытывали смешанные чувства: несмотря на радостный повод, Эддоусы понимали, что им осталось всего несколько недель жить одной семьей.
Когда листья на деревьях покраснели и стали облетать, а на смену октябрю пришел ноябрь, возник вопрос, что делать с Альфредом и младшими детьми после смерти отца. В рассказе Эммы о тех событиях, напечатанном в «Манчестер уикли таймс», говорится, что Гарриет в то время состояла в отношениях (но не в браке) с извозчиком Робертом Картером Гарреттом[250]. Элиза устроилась прислугой, а Элизабет – теперь миссис Фишер – с супругом стали управляющими магазином домашней птицы в Локс-Филдс[251]. Эмма понимала, что ей также придется выйти на работу на полный день, чтобы содержать себя, и когда ей представилась возможность устроиться в хороший дом в Лоуэр-Крэйвен-плейс в Кентиш-Тауне, на северном берегу Темзы, она оставила младших детей и отца на попечение Гарриет.
Вероятно, старшие дочери планировали, что как-то «распределят» младших детей между собой, но поскольку детей было много, это оказалось не так-то просто. Вопрос о том, кто возьмет на себя заботу об Альфреде, стал «постоянным камнем преткновения» для сестер, но по неизвестной причине сильнее всего их заботила судьба Кейт. «Больше всего мы хотели, чтобы она поскорее устроилась», – вспоминала Эмма. Пятнадцатилетняя Кейт, должно быть, тяжело переживала смерть матери, и неизбежная скорая смерть отца лишь усугубляла ее горе. Видимо, Эмма и Гарриет считали, что не смогут обеспечить Кейт поддержку и присмотр, а может быть, им казалось, что умная и грамотная Кейт могла бы многого достичь под бдительным семейным руководством. Как бы то ни было, Гарриет написала письмо своим дяде и тете, Уильяму и Элизабет Эддоус из Вулвергемптона, спрашивая, «можно ли отослать Кейт подальше от Лондона». Родственники согласились, но не смогли оплатить билет на поезд. Время было на исходе, и Эмма, которая всегда была самой находчивой из сестер, взяла дело в свои руки и обратилась к своему нанимателю. «Узнав о нашем незавидном положении, моя хозяйка оплатила проезд Кейт до Вулвергемптона», – вспоминала Эмма тридцать один год спустя. На том и порешили. Впрочем, едва ли Кейт участвовала в принятии решения, которое в итоге определило ход ее жизни.
Учитывая плачевное финансовое положение семьи, судьба самых маленьких ее членов, увы, была предрешена. Ни Элизабет с Томасом Фишером, ни Гарриет с Робертом Гарреттом не имели возможности содержать тринадцатилетнего Томаса, одиннадцатилетнего Джорджа, семилетнюю Сару Энн, пятилетнюю Мэри и двадцатитрехлетнего умственно отсталого Альфреда. Девятого декабря, через неделю после смерти отца, а возможно, даже в день его похорон, Альфреда и троих младших детей отправили в работный дом Бермондси, зарегистрировав как сирот. На следующий день к ним присоединился Томас. Можно представить, с каким тяжелым сердцем покидал этот мир Джордж Эддоус, зная, что нити, связывавшие его семью, разорвутся после его смерти.
Тем временем Кейт в полном одиночестве села на поезд до Вулвергемптона. Ее детство закончилось в декабре 1857 года. Она оставила позади все, что связывало ее с прежней жизнью, и отправилась в родной город, хотя совсем его не помнила, чтобы жить с незнакомыми людьми, с которыми ее объединяла лишь фамилия.
14. Баллада о Томе и Кейт
Случайный посетитель, оказавшись в Вулвергемптоне проездом, никогда бы не догадался, что в особняке шестнадцатого века, стоявшем близ Билстон-стрит в окружении рва и полей, находилось одно из самых крупных промышленных предприятий города. Когда-то в доме проживала семья богатых торговцев шерстью, но, как и многие другие старые особняки Вулвергемптона, Олд-Холл не устоял перед натиском коммерции и технологического прогресса. Территорию вокруг дома все еще украшали ухоженные клумбы и декоративные пруды с золотыми рыбками, но внутри здание ничем не отличалось от других фабрик, которых в задыхавшемся от угольной пыли Вулвергемптоне было великое множество. На бывших кухнях особняка «изделия покрывали оловом»: в большом открытом очаге стояли «котлы с расплавленным металлом и смазкой», а «пол на кухне был завален кастрюлями и крышками, которые только предстояло покрыть защитным слоем олова». Большая дубовая лестница в центре особняка «вела не в бальный зал, а на склады, где женщины и девочки упаковывали товар».
С южной стороны особняка пристроили функциональное современное кирпичное крыло – штамповочный цех, где грохотали и шипели паровые прессы. Рядом располагалась полировочная: в ней работали женщины, по двенадцать часов в день натирая до блеска лакированные изделия. Тут же стояли так называемые «львиные клетки» – раскаленные печи для лакировки, а рядом с бойлером и шлифовальной машиной пыхтели и дребезжали два мощных мотора.
Среди печей и заводских машин имелась также комната, где стояли чаны с кислотой: здесь женщины, которых называли «промывальщицами», орудовали «вилами для травления». Завязанные тугим узлом волосы были спрятаны под шапочки, одежду защищали плотные фартуки. Щипцами с длинной ручкой – «вилами» – промывальщицы хватали изделие и окунали в специальную ванну, чтобы подготовить к лакированию. Затем изделие очищали и высушивали в опилках, после чего процесс повторяли снова и снова, и так шесть дней в неделю, с семи утра до семи вечера летом и с восьми утра до восьми вечера зимой. От такой работы у женщин щипало глаза и саднило горло. Несчастные случаи на производстве тоже были не редкостью.
Работа промывальщицы считалась почетной, и наверняка Уильям и Элизабет убеждали племянницу, что она должна гордиться столь хорошим местом. Три поколения Эддоусов трудились у печей и за верстаками Олд-Холла, в том числе отец Кейт. После профсоюзных стычек 1840-х и 1850-х годов владелец фабрики Бенджамин Уолтон пригласил Эддоусов снова работать у него и предложил им хорошее жалование. Однако Эмма, Гарриет и администрация школы Даугейт совсем не таким представляли себе будущее ученицы, которую готовили к работе прислугой[252].