8 апреля по телеканалу Би-би-си снова показали фильм, снятый по мотивам «Последней тайны». Среди тех, кто смотрел его у меня дома, были виолончелист Мстислав Ростропович, приютивший Солженицына на своей подмосковной даче в начале семидесятых, и его жена Галина Вишневская, прославленная певица. Она недостаточно знала английский, чтобы понимать закадровый текст, но я помню, как она плакала час с лишним, пока шел фильм. И другие люди, включая Уинстона Черчилля, внука премьер-министра, тоже признавались, что пролили немало слез, наблюдая за развитием трагедии. Так что эмоции накалились, и поддержка нашей затеи стала набирать силу.
Особенно сильное впечатление в фильме производила Зоя Полянская. Ей было всего пятнадцать лет, когда ее посадили в грузовик, направлявшийся на восток. Ее выпустил из машины английский офицер в самый последний момент. Впоследствии она вышла замуж за шотландца и проживала недалеко от Данди. Она старалась не вспоминать испытаний, пережитых ею в 1945 году, до тех пор, пока спустя почти тридцать лет не откликнулась на мое объявление, напечатанное в газете «Дейли телеграф».
Как бы то ни было, лейбористское правительство осталось при своем мнении и решительно отказалось обсуждать роль министерства иностранных дел в тех событиях. «Было бы абсолютно неправильно судить людей, которые действовали по обстоятельствам в критической ситуации. Это возмутительно…» — заявил 20 апреля глава палаты лордов Фред Пирт. С протестом такого рода мог бы выступить любой гитлеровец или сталинист. Позже, когда Пирта спросили о возможности повторного обсуждения этого вопроса, он ответил: «Я не думаю, что это произойдет. У нас слишком много дел, связанных с делегированием власти Шотландии и другими проблемами».
Примерно в это же время Ричард Райдер, советник канцелярии Маргарет Тэтчер, которая тогда была лидером оппозиции, говорил мне, что на этом этапе она, не выступая публично против официальной позиции, симпатизировала идее «британского жеста» в духе покаяния и была готова помочь, когда придет время. Примерно об этом она говорила и с Джоном Дэвисом[34].
И все же мы были воодушевлены настолько, что 7 июня 1978 года устроили в палате общин собрание под председательством депутата парламента сэра Бернарда Брейна, где и обсудили предложение «воздвигнуть простой каменный мемориал», дабы почтить память невинных жертв. В наши планы не входило преследование тех, кто был инициатором или исполнителем насильственной депортации, но мы хотели предостеречь всех рассказом о том, как порядочное по сути своей правительство, бывшее у Великобритании в 1945 году, могло быть введено в заблуждение или подвергнуться давлению со стороны внешних деспотических режимов и принять такое недостойное решение.
Тем временем Дэвис начал загадочную процедуру «зондирования» среди лидеров консервативной партии, после чего написал мне, что их реакция была «далеко не обнадеживающей»[35]. Ему сказали, что любая парламентская инициатива «неизбежно натолкнется на большие трудности со стороны некоторых именитых членов партии». Имелись в виду конечно же те «именитые», кто имел отношение к политике насильственной репатриации.
Наш специально созданный маленький комитет, названный «Мемориалом жертв Ялты», был, несмотря ни на что, полон решимости продолжать свою работу, и 24 июня газета «Таймс» опубликовала наше письмо с призывом собрать средства на строительство памятника. В письме не было даже тени намека на то, что мы действуем под влиянием министерства иностранных дел и кабинета министров. Мы писали, что мемориал должен стать «символом памяти и искупления» за «преступление, не имеющее аналогов в нашей истории».
У нас был впечатляющий список подписей: представители двух крупных партий, лидеры трех мелких партий, лидер либеральной партии Джо Гримонд, широко известный адвокат Джон Фостер, историки Ребекка Уэст и Хью Тревор-Роупер. Пожертвования начали поступать, в основном небольшими суммами, и вскоре мы смогли нанять скульптора. По иронии судьбы нашим секретарем был Джон Джоллифи, тот самый, кто спровоцировал Оберона Уо и Чарлза Моубрея выступить против меня в 1970 году. Тогда я еще не знал, какую роль он играл в заговоре.
29 января 1979 года в дело впервые вмешалась Маргарет Тэтчер. Она написала мне и попросила держать ее в курсе событий. «Я восхищаюсь тем, как энергично и вместе с тем дипломатично вы добиваетесь своей цели», — гласило ее письмо, а дальше следовала собственноручная приписка: «Прилагаю анонимное пожертвование в 10 фунтов». В конверте лежали две пятифунтовые купюры.
Наш скульптор Анджела Коннер работала над проектом памятника целый год. Это был фонтан в виде блюда, приводимого в движение водой и символизировавшего удел политического беженца, бросаемого из стороны в сторону волнами злой судьбы. Место для памятника предоставил лондонский муниципальный округ Кенсингтон и Челси (администрация которого воспрепятствовала строительству памятника жертвам Катыни в начале семидесятых годов) на треугольном участке напротив музея Виктории и Альберта рядом с мечетью. Эскиз нашего памятника был одобрен администрацией Кенсингтона и отправлен Майклу Хеселтайну в департамент окружающей среды. (К тому времени Маргарет Тэтчер с консервативной партией победила на выборах, прошедших 10 мая 1979 года.) Департамент счел своим долгом рассмотреть проект и оценить последствия, которые тот мог иметь для британско-советских отношений, а также заручиться одобрением министерства иностранных дел. Осуществление всего предприятия теперь было под вопросом.
В конце января 1980 года нам стало известно, что МИД рекомендовал Хеселтайну отменить решение администрации Кенсингтона о предоставлении треугольного участка около музея Виктории и Альберта. Возражение было вызвано тем, что участок был королевской собственностью и что (как сказал Горонуай Робертс в 1978 году) любой символический жест вроде того, который мы предлагали, был бы равносилен признанию вины Короны. А это нарушение того принципа, что Корона всегда все делает правильно. МИД не имел ничего против строительства памятника, но только не на королевской земле.
Мы высказали мнение, что выбор этого участка тем более предпочтителен, что воздвигнутый на нем монумент напоминал бы о том, что было сделано представителями государства без согласия парламента или народа Великобритании. И все же мы знали, что МИД не согласится с этим аргументом, так как Горонуай Робертс заявил в 1978 году, что невозможно осудить и даже составить себе ясное представление о событиях, произошедших тридцать три года назад, а Фред Пирт сказал, что он возмущен нашей позицией.
Теперь нашей единственной надеждой была госпожа Тэтчер. Согласится ли она с доводами МИДа о том, что «Корона не может позволить себе самокритику» и что памятник только ухудшит и без того плохие британско-советские отношения? Или прислушается к своему инстинктивному чувству, подсказывающему бросить вызов нынешней советской тирании, а о прошлых советских преступлениях известить весь мир? 28 января 1980 года я обратился к ней с просьбой не поддаваться на аргументы МИДа, которые уничтожили бы наш проект, и указывал на то, что правительственное вето, наложенное «именно в такое время» — я имел в виду арест Сахарова, случившийся шестью днями раньше, — потрясет многих наших сторонников, «которые чувствуют, что в 1944 году было принято ужасное решение и от имени Великобритании была учинена огромная несправедливость».
21 февраля премьер-министр направила мне очень обнадеживающий ответ. Он был типичным примером ее независимого подхода к внешней политике, а надо заметить, что это было сделано через два месяца после советского вторжения в Афганистан. Она писала, что после долгих размышлений пришла к выводу, что строительство нашего памятника на государственной земле можно начинать при условии, что надпись на нем не будет возлагать никакой вины на прошлые правительства Великобритании и тем самым вызывать споры. Этот вердикт опровергал аргументы Робертса о том, что любой символический жест, затрагивающий Корону, явится признанием ее вины.
Мы были очень взволнованы, когда одержали победу в этой бюрократической войне, победу над объединившимися чиновниками из МИДа и других британских ведомств, чуравшихся этого проекта, как чумы, потому что он разоблачал равнодушие их предшественников к сталинской жестокости. Мы были признательны Маргарет Тэтчер, которая приняла решение, основываясь, как нам казалось, скорее на принципе, чем на политической целесообразности.
Теперь нам надо было согласовать надпись с Майклом Хеселтайном и с департаментом окружающей среды. Мы хотели, чтобы текст на монументе увековечил память тысяч невинных людей, которые были «насильно переданы Великобританией и союзниками на смерть и неволю». Но эта формулировка, фактически правильная, была признана министром «спорной» и, значит, не соответствующей указанию премьер-министра. Он предложил другую надпись, которая бы увековечила память тех, «кто подвергся преследованиям после их возвращения» в Советский Союз. Мы не могли с этим согласиться. Такая надпись, по нашим понятиям, подразумевала, что жертв всего лишь «преследовали», а не замучивали до смерти, что они всего лишь вернулись в Россию, возможно по своей воле, а не были загнаны туда силой. Итак, шли недели, а мы спорили с высокопоставленными чиновниками о нашем маленьком каменном монументе Было ясно, что любой текст встретит возражения либо с одной, либо с другой стороны.
Снова потребовалось вмешательство Маргарет Тэтчер. Она написала мне 3 апреля: «Я не думаю, что короткой надписью мы можем охватить все. Правительство уже пошло вам навстречу, и я лично пыталась оказать вам содействие…» Она просила нас согласиться на компромиссный текст надписи. Что мы, обсудив, и сделали.
Итак, памятник был построен. День 6 марта 1982 года, когда состоялась короткая церемония его открытия на треугольном участке возле музея Виктории и Альберта, стал для нас великим днем. Мы стояли там все вместе среди уличного движения в тени универмага «Хэрродс» и мечети. Нас было несколько сотен «нарушителей», британцев вперемежку с жертвами из Восточной Европы: хорватами, сербами, украинцами, а также русскими. Епископ Лондонский прочел молитву, и мы вторили ему. Зоя Полянская, заплаканная и одетая в черное. повернула кран, и фонтан заработал. Депутат парламента Бернард Брейн произнес речь, и мы завершили церемонию национальным гимном.
Этот памятник не является официальным монументом от британского правительства. Ни один министр не присутствовал на церемонии открытия, и средства на него были собраны не из официальных фондов, а исключительно за счет частных пожертвований. Но надпись на камне дает понять, что этими частными лицами были «члены всех партий из обеих палат парламента и множество сочувствующих», — всего несколько тысяч человек, пожертвовавших в основном небольшие суммы. Благодаря Маргарет Тэтчер мемориал стоит на королевской земле. А это делает его символом общенационального покаяния, не менее убедительным, чем поступок Вилли Брандта у мемориала Варшавского гетто.
Надеюсь, что Солженицын и другие жертвы сталинских зверств примут этот жест национального раскаяния Великобритании, ставшей пособницей сталинских массовых убийств в 1945 году.