Страх накатил липкой волной. Западня. Выхода нет. Молчать — убьют и зароют в лесу или утопят в озере. Заговорить — и сердечный приступ оборвёт его жизнь через пару слов. Зато быстро, почти безболезненно. Милосердно…
Но почему, почему?! Почему в этой дикой ситуации оказался он, Светлов?! Почему весь выбор остался лишь между смертями — мучительной и безболезненной? Ведь он не супермен, и никогда им не был, и не хотел быть, жил себе тихо, никого не трогал, регистрировал фирмы, любил девушек… Так нет, пришли, задурили голову, поманили призраком силы, призраком тайной власти над людьми… поставили в свой ублюдочный строй, заставили присягнуть ублюдочному знамени… И послали на убой. На верную смерть. Его, Сашу Светлова…
Остаётся последний шанс. Крохотный. Мизерный. Соврать, ни словом не помянув про Контору — но соврать так убедительно, чтобы ему поверили. И не просто поверили, но и побоялись его тронуть.
Он заговорил, вновь глядя в глаза Новацкому, заговорил уверенно и твёрдо, — насколько был способен в сложившейся ситуации:
— Я сотрудник ФСБ, капитан Светлов. Ваши выпускницы…
Казимир впервые ударил его сам, по скуле, — деревяшкой, которую держал в руке. Несильно ударил, с какой-то нарочитой ленцой. На лице старика читалось презрение.
Затем поднёс деревяшку к лицу Светлова. Больше всего она напоминала коротенький кол, вытесанный из круглого берёзового полешка. Так вот что за стук доносился в сарай на рассвете… Но для чего сделан этот странный предмет? Хотя нет, лучше не знать, лучше даже не пытаться угадать…
Старик сказал, словно прочитав его мысли:
— Знаешь, соколик, чё эт такое? Да откуда тебе, коняшек-то небось тока в телевизоре и видал… А вот в старое время коняшка хрестьянина и кормила, и поила: околеет али сведут со двора — и пропадай мужик со всем семейством. А шушеры вроде тебя всегда вокруг много шаталось… Так вот: ежли конокрада в те времена споймают, разговор с ним не долгий был. Станового не кликали — заколотят в зад колышек такой вот, да и отпустят: иди, дескать, дальше воруй. Долго, соколик, с этакой штукой в кишках помирать приходится, ох долго… По три дня криком кричали от муки смертной. Помню, промежь конокрадов порой и зажиточные случались, денег больших сулили, чтоб им сразу топором по башке, али ещё как смерть быструю подарили… Ан нет, по вору и мука, другим наука.
Он сопротивлялся отчаянно, напрягая остатки сил, — но тщетно. Бородач удобно устроился сверху, упёрся коленом в спину Светлова и вздёрнул вверх его связанные руки. Ещё двое крепко прижимали ноги к земляному полу.
Толян возился с джинсами пленника — попытался было снизу добраться до молнии, потом плюнул и вспорол ножом ткань. Вторым движением располовинил плавки. Лезвие, коснувшееся кожи, показалось обжигающе-ледяным. Светлов вскрикнул тонко, как подстреленный заяц…
И тут же грубые пальцы раздвинули ягодицы Светлова.
— Не дёргайся, паря, не дёргайся… — приговаривал депутат, пресекая попытки сопротивления. — Нешто очко подставлять не доводилось? Болтают, дескать, у городских мо-о-о-дно… Но бабцов-то небось в тухляк канифолил? Вот и спробуешь, каково им бывало.
Толян гыгыкнул:
— Извиняй, братан, вазелину не припасли нонче!
Едва заострённый конец кола коснулся тела, Светлов почувствовал дикую, сводящую с ума боль в кишечнике. Психосоматика чистой воды — организм, подхлёстнутый идущими из мозга волнами страха, как мог протестовал против грядущего вторжения…
— Я расскажу! Всё расскажу!!!
Да! Да!! Да!!! Он расскажет всё, вернее — начнёт рассказывать, потому что закончить не удастся. Если только… Если только… Любой гипноблок, поставленный одним суггестором, другой может снять… Тень шанса, призрак шанса — но больше Саше Светлову рассчитывать не на что.
Спортсмен не обратил внимания на крик жертвы. Или резонно рассудил, что несколько ударов обухом топора по колу лишь прибавят клиенту словоохотливости. И продолжил прилаживать деревяшку между ягодиц.
Светлов захлебнулся воплем. Пронзительная боль в кишечнике усилилась, хоть это и казалось невозможным.