Накачанный парень — Светлов про себя окрестил его «спортсменом» — закончил возиться с новыми узлами, поднялся на ноги.
— Отойди-ка, — сказал ему депутат. — Поучу гадёныша уму-разуму.
И начал отводить сапог для удара.
— Не шебути, Серёга… — сказал старик.
Точно. Это он говорил ночью, голос тот же — тихий и властный, словно обладатель его знает: напрягать связки незачем, все и так будут прислушиваться.
— Надо б растолковать всё ему, Петрович! Чтоб до печёнок пробрало… — сказал депутат. Но уже отведённый для удара сапог так и не ударил.
Петрович… Казимир Петрович… Использовать последний шанс — суггестию — надо именно с ним. Остальные, по большому счёту, тут шестёрки… Решает всё старик.
— Растолкуем, растолкуем… — с этими словами Казимир подошёл поближе, внимательно глядя на копошащегося на земле Светлова.
—
Сказал спокойно и твёрдо, с железной уверенностью, хотя внутри всё сжалось и затрепетало — он разглядел, что держал Новацкий в руках. В одной — непонятная деревяшка, а в другой… Топор. Неухоженный, ручка потемнела, на лезвии бурые пятна… Ржавчина, твердил себе Светлов, всего лишь ржавчина.
Старик ухмыльнулся. Признаков, что он поддался внушению, Светлов не увидел.
— Ишь, прыткий какой. Знать, не показалось мне…
Не показалось что? Думать об этом некогда.
Зацепил… Но — не всех, одного. Спортсмена. Лицо парня расслабилось, стало расслабленным и глуповатым.
— А ну заткнись! — рявкнул старик. И кивнул бородатому депутату.
Тот понял команду однозначно. Светлов вскрикнул, принимая полновесный удар, потом ещё один; рванулся, пытаясь защититься хоть как-то, сжаться, прикрыть плечами голову. Удары сыпались градом. Александр застонал как можно жалобнее, вытянулся, расслабился — изображая потерю сознания.
Голос старика доносился словно сквозь толстый слой ваты:
— Хорош, Серёга… Выйди, Толян — дохни воздуха свежего. Эк он те голову задурил… А ты, соколик, кончай комедию ломать, не барыня кисельная, чтоб от пары плюх сомлеть.