«Я требую массовой засылки агентуры. Я создал вам столько школ, сколько нужно» – это слова адмирала Канариса на совещании асов абвера, которое в 1943 году он провел в Риге. На нем, говоря современным языком, обсуждались актуальные проблемы расширения шпионско-диверсионных действий в советском тылу.

Узнал я впоследствии, что на этой встрече профессиональных разведчиков фигурировала и моя персона. Фамилия Пяткин была им известна, а вот звание они мне крепко завысили. В донесениях абверовцев я именовался генералом. Конечно, в душе то я посмеялся, но, чего уж там скрывать, был и в какой-то степени польщен – этот важный разведфакт говорил о масштабе и эффективности нашей работы. Однако главная операция была впереди.

Напомню читателю ту коротенькую записку из Печков, которую я с таким нетерпением и тревогой дожидался: «Намеченной цели достиг, ваше задание выполнено полностью, прилагаю схему постов «Ш», а также фамилии и их установочные данные. Жду указаний на дальнейшие действия».

Уже после операции, когда мы в партизанском лагере снова и снова перебирали все ее подробности, Лазарев все рассказал мне. И сейчас, насколько позволит память, я попытаюсь восстановить, как это было.

Итак, он сошел с поезда на первой станции после Печор (тогда – Петсари). Ему предстояло наняться батраком к богатому эстонцу поближе к Печкам. По дороге нарвался на патрулей. Забрали, отвели в комендатуру.

Совсем недавно человек вырвался из плена, вернулся к своим, вновь стал бойцом, получил возможность мстить с оружием в руках за все пережитое. И вот – новый круг. Опять это «Шнель!», удар прикладом в спину, унизительный обыск. И в любую минуту все может оборваться раз и навсегда. Предстоял еще один трудный поединок.

Комендант был раздражен и озабочен. Несколько раз, прерывая допрос, звонил на станцию и распекал кого-то за задержку важного эшелона. В вопросах его не было никакой связи и логики. И когда Лазареву казалось, что все обошлось, вдруг последовал короткий приказ:

– В яму!

Часовой отвел его в старый амбар, сложенный из крупных валунов. Пинок кованым сапогом – и в темноте Александр, не удержав равновесия, рухнул в яму. Видно, на зиму здесь закапывали картошку.

Лязгнул засов, и потянулись часы ожидания. В узенькое оконце пробивался свет жаркого летнего дня, а здесь было холодно и мозгло, пищали мыши. Выбравшись из ямы, он размялся, обошел амбар. Надежно сделано, не убежишь! Впрочем, это и не входило в его планы. Документы у него были надежные, а вот версия… Выдержит ли?

Прошли сутки, а о нем словно забыли. Только шаги и покашливание часового за дверью. От собачьего холода не смог сомкнуть глаз. Только на следующее утро принесли кружку кипятка и кусок хлеба. Но и этого доесть не дали. «Шнеллер!» Опять повели в комендатуру.

За столом сидел уже другой офицер, в черном кителе. Гестаповец. Не кричал, говорил мягко, спокойно, выслушивал внимательно. Стал расспрашивать о семье, поговорил даже о фильмах, книгах. Оказался поклонником Достоевского и пофилософствовал о «загадочной русской душе». Язык наш он знал неплохо, видать, крепко готовился к походу на Восток. Начав издалека, неторопливо подошел к существу дела.

– Жил, говоришь, у вдовушки? А не боялся ее с детьми под расстрел подставить?