– Добрые соседи, говоришь? Ничего, скоро до тебя доберутся, тогда узнаем, что ты за штучка.

– Заткнись! – резко оборвал своего дружка Герасимович и утащил его в дом.

Времени на размышления у меня не было. Я понимала: надо скрыться. Бросилась от калитки в темноту. Пробежала одну улицу, другую, остановилась перевести дух. «Хвоста» вроде нет. Куда теперь? Прежде чем уйти из города, я должна была предупредить руководителя нашей подпольной группы Семенова, работавшего на электростанции.

Явиться к нему неожиданно, когда не ждет, значило нарушить строжайший запрет. Но избежать этого было нельзя. И я постучалась. Как и следовало ожидать, он встретил меня сурово, даже гневно. Но, узнав, что случилось, успокоил, посоветовал, какой дорогой безопасней уйти из города.

В ту ночь, как я потом узнала, к нам нагрянули гестаповцы. Весь дом перерыли, но ничего подозрительного не нашли.

В родной дом Лида смогла вернуться только через год, после освобождения Пскова.

Эти несколько страниц, которые вы сейчас прочтете, дополнили книгу, когда она уже была практически закончена. И сделал я это с большим удовольствием, потому что лишь теперь, много лет спустя, могу рассказать подробнее еще об одном благородном и отважном человеке.

После того как Лида Павлова вынуждена была внезапно оставить Псков, связь с Кулачковским прервалась. Ничего мы не знали о его дальнейшей судьбе. И вот неожиданная радость. Приходит ко мне взволнованная Лидия Григорьевна и с порога выдает новость:

– Юра Кулачковский нашелся!

Написал он Павловой письмо из Риги. Завязалась у них переписка. А потом и я к ней подключился. Ответил мне Юрий Федорович подробным письмом. Привожу его почти полностью.

«Вас, конечно, интересует, кто мои близкие, откуда я родом, где жил до того, как встретился в Пскове с вашей разведчицей Лидой Павловой.

Мой отец, Федор Антонович Кулачковский, – русский, а мать, Татьяна Яновна, по национальности латышка. Жили они в России, а после революции оказались в Риге. Как и почему это случилось, сказать не могу, ведь я и моя сестра родились после того, как родители поселились в Латвии.

Отец был механиком на табачной фабрике «Майкапар», зарабатывал мало, а в буржуазной Латвии подыскать другое место было тяжело. Квартирка, в которой мы жили, тесная, на каждого из шестерых по три метра выходило. На такой жилплощади, как в народе говорили, только ноги протянуть.

Самое трудное время для таких, как мы, наступило в 1934 году, когда власть захватил Ульманис и установил фашистскую диктатуру. Мой старший брат как раз окончил русский университет в Риге. Родители надеялись, что он хорошо устроится и семье станет легче. Но диплом не помог. Брат так и не сумел найти работу по специальности. Замечу, кстати, что Ульманис вскоре прикрыл университет только потому, что преподавание там велось на русском языке. А вот немецкий был в чести. Знать его считалось обязательным для школьников студентов – всех, кто хотел получить работу. Тогда немцы в Латвии владели многими фабриками, мастерскими, магазинами…

Дома у нас старались разговаривать на трех языках— русском, латышском и немецком. Отец и мать приучали нас к труду, хотели, чтобы мы выросли людьми образованными и честными. Я был младшим из сыновей, и отец со мной возился больше, чем с другими. При этом часто повторял, бывало: «Учись меньше говорить, больше слушать».

Немало для моего развития сделал старший брат. Рассказывал мне о Советском Союзе, о России. Помню, в 1938 году отец приобрел приемник, и мы вечерами, занавесив окна и заперев двери, слушали Москву. О фашизме в нашем доме уже тогда говорили как о страшной беде.

Никогда не забуду 21 июля 1940 года. В этот день в Латвии была восстановлена Советская власть. Началась для нас новая, счастливая жизнь. Брату была предоставлена работа старшего преподавателя в педагогическом институте города Резекне. Я продолжал учиться в школе, вечерами посещал аэроклуб Осоавиахима. Успешно закончил его. Я мечтал стать летчиком, прошел врачебную комиссию и осенью должен был пойти в армию. Надеялся служить в авиации.

Но началась война, вскоре Ригу оккупировали немцы…

В декабре 1941 года гитлеровцы приказали всем неработающим явиться на биржу труда. Меня направили в Псков, на аэродром в Крестах. Это, конечно, было лучше чем оказаться среди угоняемых в Германию.

Как-то зимой 1942 года я забежал погреться на кухню. Там девушки чистили картошку. Присел к печурке, погрел озябшие руки, огляделся. Попытался заговорить с девчатами, но мне никто из них не ответил. Ну что ж, понятно, кому охота откровенничать с переводчиком, работающим у немцев. И все же с двумя девушками я в конце концов разговорился. Это были Лида Павлова и ее подруга Катя Венкова. Спросили мое имя, назвали себя. Так мы и познакомились.