— Очень большая пушка, — перебил я Нату. При слове kanone сразу вспомнилось слово «канонир».
А в следующую секунду из глубин памяти всплыл отрывок документального фильма, где рассказывали о гигантской пушке времен Первой Мировой Войны. И звали ее не то Бертран, не то…
— Берта, — вслух вырвалось у меня, Grosse Berta.
Немец едва не взвыл от радости, услышав из моих уст немецкие слова.
— Уведите его и накормите, прежде чем посадите в подвал. Этот парень заслужил нормальный обед, — Богдан бросил на меня удивленный взгляд, но перечить не осмелился.
— Второго заводить? — Баск показался из-за двери.
— Да! Ната, расспроси его так же, как и первого.
Погруженный в свои мысли и воспоминания, пытался вспомнить про тот документальный фильм. События произошли давно, большинство информации стерлось из памяти, но кое-что я помнил. Помнил название этой адской машины и что стреляла пушка далеко огромными многотонными снарядами. Неужели Дитрих отлил такую огромную пушку, что даже воин из его армии так боялся? Думая о пушечном вооружении немцев, я не задумываясь решил, что наши пушки примерно соразмерны по своим тактико-техническим характеристикам. Ружья немцев по уровню изготовления соответствовали началу семнадцатого века.
Но как они умудрились отлить гигантскую пушку размером с лошадь? Это ведь только высота станины пушки — с лошадь, если я правильно понял немца. А ствол? Он получается метров пять, не меньше. Обычное ядро из такой разнесет стену при первом попадании. А после вперед пойдут тысячные силы немцев: даже если призвать из Берлина всех воинов, нам не сравняться с ними в живой силе. Да и ружья у них, наверное, есть, время для этого у Дитриха было.
Второй пленный не дал больше информации, но подтвердил о существовании огромной пушки, выстрел которой сносит целый дом. Велев проводить его в подвал, вызвал к себе Гурана:
— Мне нужна бумага и чернила. Напишу письмо Дитриху, предложу перемирие и союз. Боюсь, нам не выстоять против немцев, если информация наших пленников верная.
Гуран иногда понимал с полуслова: не задавая, вопросов он исчез и вернулся через полчаса с грубым листом пергамента и чернилами красного цвета.
— Ната, садись, будем писать письмо немецкому королю.
— На немецком? — спросила девушка, устраиваясь за небольшим столиком.
— На китайском, — огрызнулся я, но, заметив, как вытянулось лицо девушки, добавил: — Конечно, на немецком.
— У меня грамматика хворает, — Ната покраснела, уткнув глаза в пергамент.
— Ната, — едва сдержался от мата, — какая к черту грамматика? Главное, чтобы смысл послания был понятен. Сможешь написать?
— Смогу, — уже уверенно ответила девушка, обмакивая перо чернильницу.
— Пиши, — я начал неторопливо диктовать.