— Я имею в виду именно то, что сказал вам, Боб. Я хочу гарантий, что полученная от меня информация не повредит никому. Если США не могут или не захотят дать мне такую гарантию, я намерен обратиться в ООН, чтобы мне помогли перебраться в любую другую некоммунистическую страну.
Боб и глазом не моргнул.
— Вы хотите еще что-то сказать для передачи моему начальству?
— Да. Мне бы хотелось повидаться с православным священником. Я хочу получить от него совет и исповедаться.
— Конечно, — ответил он. — Священника мы вам раздобудем сегодня же.
С тех пор православный священник стал моим частым гостем. Я считал себя христианином, однако я не был крещен и никогда не исповедовался. Когда я сказал священнику, что на самом деле даже не знаю, как надо молиться и раньше просто составлял обращенные к Богу письма, глаза его наполнились слезами.
— Господу не нужны какие-то там формальные письма от чад его. Ему нужно, чтобы ты общался с ним, — сказал он.
Конечно, мне надо было освоить еще и ритуальный аспект православия. И вот я в свои почти сорок лет принялся за изучение катехизиса — и каждая минута, отданная этому, была мне по душе.
В концов концов пришло время, когда Джефф с Джоном заговорили о том, что пора устроить встречу с официальными лицами. Я согласился. И в самом деле мне пора было пройти опрос. Я чувствовал, что уже вполне окреп физически, да и голова моя работала уже нормально, так что они были правы. И все же я благодарен им за тот такт, с которым они это сделали.
Опросы и всякие обсуждения заняли несколько недель. И, к моему облегчению, в ходе этих недель беседовавшие со мной люди ни разу не проявили какой-либо злой воли или враждебности по отношению ко мне. Однако, хотя я и видел, что они верят мне как человеку, в то же время как профессионал я понимал, что ряд вопросов они обязаны поставить таким образом, чтобы потом их можно было проверить и перепроверить. Мне была понятна абсолютная необходимость этого.
Полагаю, что те, с кем я беседовал, считали мою позицию слишком идеалистической и, может быть, даже наивной. Я знаю, что им трудно было связать воедино мою ненависть к КГБ и советской системе с решимостью не делать ничего, что способно повредить тем сотрудникам КГБ, которых я считал порядочными людьми.
Так или иначе опросы эти велись в предельно дипломатичной манере, хотя в известном смысле эта процедура была и неприятна — как мне, так и им. К примеру, мне пришлось пройти тест на детекторе лжи, а через несколько дней — еще раз. Конечно, это был отличный способ проверить правдивость полученных от меня сведений. Но мне это было не по душе, хотя позже я был рад, что прошел через эти тесты — по завершении их экзаменатор сказал: „Да, оба теста совпадают почти абсолютно. Лучшего результата я в своей практике не встречал. Вывод: объект исследования говорит правду”.
Обоих проводивших опрос сотрудников ЦРУ я знал только по именам — Роб и мистер Бинс. В основном опрос вел Роб, и мы с ним стали друзьями. (Мы и теперь часто видимся, а уж по телефону общаемся и вовсе постоянно.) Меня завалили целой серией тестов, включая и тест на выявление уровня интеллекта. Пришлось мне также пройти тест на профессиональную пригодность, и я от души позабавился, наблюдая за реакцией моих друзей на его результаты.
„Ну и ну, Стан? — воскликнул Роб, прочитав заключительную часть теста. — Оказывается, вы совершили ошибку в выборе профессии. Офицер КГБ?.. Согласно тесту, вам надо было стать либо учителем, либо проповедником!”
Психиатр и его коллега (оба с секретным допуском) охарактеризовали меня как человека с „высоко развитым интеллектом”. Роб и мистер Бинс считали меня существом, отягощенным массой сложных проблем, но при этом глубоко моральным. И более того — думаю, они видели во мне христианина, впавшего в кризисное состояние духа в результате долголетнего пребывания в том аду, из которого я в конце концов сбежал. Уверен, что они отлично разгадали мою натуру, когда настояли на том, чтобы мне было дано достаточно времени — осмотреться и обдумать свое положение. Они поняли, что любой признак принуждения со стороны американских властей спровоцирует с моей стороны мятеж, что полное сотрудничество со мной возможно лишь по доброй моей воле. Только так и не иначе. В конце концов власти приняли условия, на которых я настаивал, и мистер Бинс сказал: „Стан, мы будем рады любой помощи, которую вы можешь оказать нам. Расскажите все, что, как вы считаете, вам позволяет совесть. Большего мы от вас не вправе требовать”.
Очень скоро возникли чисто практические проблемы, связанные с жизнью в Виргинии. Я попросил, чтобы приставленных ко мне телохранителей убрали. Власти сначала было заколебались, но потом, поняв, как для меня важно чувствовать себя полностью свободным, согласились. Однако оставалась проблема денег. Власти могли обеспечить мне квартиру, питание, газеты, туалетные принадлежности и т. п., но, не имея своих денег, я все же фактически был на положении как бы заключенного — что-то вроде посаженного под домашний арест.
И вот однажды Роб сделал мне такое предложение:
— Стан, кончайте упрямиться! Правительство США всегда платит консультантам от 50 до 200 долларов в день. Можете проверить, если угодно. А ведь вы именно этим и занимаетесь теперь — консультируете! Причем вы отличный консультант — лучше многих прочих. Ну, а теперь скажите по совести: с какой стати вам отказываться от этого гонорара?
Поколебавшись, я согласился, чтобы мне начисляли по полсотни в день. Получив первый чек на 250 долларов, сто из них я дал Робу.
— Это мой долг одному американцу в Токио, — объяснил я. — Не могли бы вы как-то переслать эту сотню ему? И передайте, что я не только с благодарностью возвращаю деньги, но и шлю ему свое благословение. Он в свое время благословил меня, и это очень мне помогло. Надеюсь и мое поможет ему.