Я знал Александра Бирюкова, корреспондента „Комсомольской правды”.

— Хорошо, — сказал я Гурьянову. — Лучше всего нам двинуться туда в воскресенье утром, пока большинство ребят из японской контрразведки еще в постели.

В следующее воскресенье мы с Бирюковым встретились, когда кругом еще царила предрассветная тьма. Прокрутившись по городу чуть ли не пять часов, пока не убедились, что позади все чисто, мы направились в сторону пригорода, а до нужной нам улицы — узкой, набитой людьми — и вовсе добрались лишь к полудню. С встречной машиной на этой улице нам было бы не разминуться. Да и вообще мы скоро сообразили, что машины здесь — редкость. На проезжей части резвились детишки. Увидев нашу машину, они подымали крик, призывая и всех прочих полюбоваться этим чудом. Через какое-то время мы вообще уже еле продвигались. Вдруг кто-то углядел, что в машине иностранцы и начал хлопать ладонью по капоту, выкрикивая: „Иностранцы! Иностранцы!”

— Делай вид, что мы их не понимаем, — сказал я Бирюкову. — И ни в коем случае не останавливайся. Пробивайся вперед.

Так мы и миновали наш дом во всем этом хаосе, однако я успел как следует разглядеть его. В самом конце улицы нам пришлось таки окончательно остановиться — впереди стояла группа подростков и взрослых, явно намеревавшихся не уступать нам дорогу.

— Придется пойти объясниться, — сказал я. — Постой, я выйду. А ты — ни слова по-русски.

Я знал, что вряд ли эти японцы заподозрят, что мы советские. Прежде всего они, вероятно, подумают, что мы американцы. В этом направлении я и решил действовать, зная, что для большинства японцев всякий английский язык — английский, так что маловероятно, что они сумеют уловить мой акцент. Во всяком случае я очень надеялся на это. Выбравшись из машины, я направился к перегородившей улицу толпе.

— Эй вы, там, — сказал я, широко улыбаясь. — Кто-нибудь говорит по-английски?

Из толпы вышел пожилой человек и низко поклонился.

— О? Отлично. Слушай, дружище, я ищу… — и я назвал место где-то в полумиле оттуда.

Пожилой японец объяснил мне, как туда добраться. Я поклонился ему, и он мне поклонился в ответ. Вальяжно, словно бы мне принадлежит весь мир, я направился к машине. Когда мы двинулись, толпа, словно по мановению волшебной палочки, расступилась.

— Большое спасибо, папа-сан! — выкрикнул я в окно.

Руки у Бирюкова так дрожали, что он с трудом справлялся с переключением скоростей. За всю дорогу обратно, к посольству, мы не перемолвились и словом.

— Кстати, — спросил он, когда мы уже почти доехали, — так что тот дом — старый или новый?

— Новый.

— Ага, — сказал он. — Это хорошо.

Гурьянов остался очень доволен проделанной нами работой.

— Забудь обо всем этом, — предупредил он меня. — Считай, что этого просто никогда не было.

Действительно, я так никогда и не узнал, с чем все это было связано и почему было так важно, чтобы тот дом оказался новым.

Однажды Гурьянов вызвал меня к себе, вручил мне журнал, в котором фиксировались все „активные мероприятия” и сказал: