– Мне цыганка бабки нагадала. Сказала, большим человеком буду.

– Рада за тебя.

– Так ее и звали – Рада. Я запомнил, как в том фильме, где ее в конце убивают, – «Табор уходит в небо», точно. Так имя почему такое?

Я нехотя ответила.

– Бабушка Барто любила. Фильмы ее особенно. «Муля, не нервируй меня», помнишь?

– Барто – поэтесса. За дурака меня держишь?

– Не держу, сам придуриваешься. В школе вроде нормально учился. Книжки хорошие читал. Пионером был, даже в Артек за какие-то заслуги взяли. Наверное, за хоккей. Вот только человеком так и не стал.

– В альбомах рылась?

Я молчала, пытаясь перебороть желание узнать о нем хоть что-то, хоть что-то еще, кроме имени, фамилии да дурацкой клички. Все-таки не выдержала:

– Дед тебя воспитывал?

– Дед. Только он не воспитывал. Он у нас надзирал.

Он швырнул бычок в окно и заговорил. О том, как ранним февральским утром родители отправились рыбачить и не вернулись. О том, как отец ушел под лед и достали его только через несколько суток, а мать упала следом, но выбралась, вот только всё равно умерла в больнице от воспаления легких. О том, как дед отыгрывался на вмиг оказавшемся бесхозным внуке, каждый вечер предлагая ремень с карабином на выбор – да не за дело, а просто так, чтобы не вырос в очередного зэка. О том, как дед грозил выгнать из дома за любое непослушание. О том, как мальчик терпел и никогда ничего не просил: ни прощения, ни пощады. О том, как мальчик рос, ходил в спортшколу, и, когда в очередной раз дед занес руку с ремнем, он перехватил ее и сказал: я выше тебя, я сильнее тебя, я вчера зарубил соседу козу, так что только попробуй еще раз. О том, как мальчик ушел из дома, перебивался как мог, а после школы сбежал в армию, потому что там хоть кормят и одевают. О том, как мальчик вернулся с войны, а деда не стало, а значит, не стало последнего, кто мог бы мальчика ждать.

А я слушала, отвернувшись к окну, и думала, что матушка бы наверняка купилась на эту сентиментальную дурь, где невинная дева с томиком Дюма привечает головореза с раненой душой и теряет свою невинность вместе с последними мозгами. Вот только я в благородных разбойников не верила: сволочь в одном будет сволочью в остальном. Какой дурой нужно быть, чтобы поверить бандиту? Какой же дурой нужно было быть?

Так что я повернулась и сказала:

– Хочешь, чтоб я тебя пожалела? У нас у всех сложная жизнь. Это еще не дает права быть скотиной по отношению к другим.

Он мазнул по мне взглядом и бросил:

– Собирайся.

– Куда?

– Домой. Беса закрыли. Надолго.

– Откуда ты знаешь, ты же никуда не… – И тут меня осенило. – Вчера и взяли. А ты сбежал, только мне не сказал. Вот ты урод, у меня же там мать одна…