Я хочу сказать, что понимаю, что я тоже потеряла маму, но меня отвлекает Фоксглав:
– Думаю, он полностью выучил галоп! Подходите, мисс Бельфлёр. Займите мое место рядом с мистером Рочестером. Чтобы внести коррективы в его движения, мне нужно посмотреть на его танец со стороны.
Я краснею, пульс учащается.
– О, я не могу. Я сто лет не танцевала.
– Тогда Амели, – переключается он.
Она соглашается и делает шаг вперед, отчего я чувствую укол разочарования. Не сказать, что я желала, чтобы Фоксглав немного надавил, но теперь я думаю, что, наверное, следовало согласиться. В конце концов, все это делается ради помощи Эллиоту.
Фоксглав отходит от Эллиота, и Амели занимает его место. Эллиот берет руку Амели в свою, другую кладет ей на спину. Она, в свою очередь, нежно прижимает ладонь к его плечу. Фоксглав поправляет очки, оценивает позиции и подходит к ним, чтобы внести исправления. Что бы он ни пытался сделать, руки Эллиота остаются негнущимися.
– Неважно, – раздраженно выпаливает Фоксглав. – Полагаю, с практикой у вас получится выглядеть естественнее. А теперь начинайте.
Эмбер начинает играть новую мелодию с тем же ритмом, что и предыдущая, а Эллиот и Амели скользят в сторону. Эллиот чуть не спотыкается, но Амели, всегда терпеливая и улыбающаяся, помогает ему восстановить ритм. Как во время упражнений с Фоксглавом, вскоре Эллиот расслабляется, ловит ритм и исполняет скольжения и повороты со все большей легкостью. В уголках его глаз появляются морщинки, и когда он чуть не спотыкается в следующий раз, то просто отшучивается и продолжает тренироваться. Даже его руки перестают быть жесткими и негнущимися. Должна признать, он действительно неплохой танцор.
Имоджен будет довольна.
Мне становится дурно, и я окидываю танцующую пару свежим взглядом. Рука, лежащая на руке Амели, скоро будет в том же месте прикасаться к Имоджен. Его улыбка, предназначенная Амели, через несколько дней очарует моего заклятого врага. Мое сердце наполняют ярость, отвращение и…
Мое сердце отбивает сердитый ритм, не соответствующий беззаботному темпу мелодии.
С какой стати я вообще начала рассматривать такой вариант? Вряд ли Эллиот значит для меня так уж много. Ну было у нас несколько романтичных моментов. Что с того, что я вообразила, будто в дворике с розами мы собирались поцеловаться? Все это не имеет значения. Никакого. Потому что он ценит не меня, а свою волчью форму. И как только проклятие разрушится, я больше его не увижу. В облике Эллиота Рочестера так точно. Он будет королем-волком, бессмертным и обладающим магическими способностями, какими бы они там ни были. Я стану коротким абзацем в несчастливой главе его бессмертной жизни.
В горле встает ком, жар лижет затылок. Обеденный зал внезапно кажется слишком маленьким и душным, музыка – чересчур громкой, а смех Эллиота режет уши. Не сказав ни слова на прощание, я встаю со скамейки у фортепиано и гоню легкомыслие прочь.
Глава XXVIII
Добираясь до комнаты, чувствую себя глупо, и выход из подобных ситуаций у меня всегда один – отвлечься на литературу.
Выбросив из головы все мысли об Эллиоте, Имоджен и бальных танцах, я беру с прикроватного столика «Гувернантку и графа» и устраиваюсь на кровати, откидываясь спиной на кучу подушек. Историю я дочитала еще вчера, но, учитывая постоянную работу, разработку плана и приготовления к пятнице, наверняка я многое пропустила. Кроме того, я почти всегда читаю книги по два-три раза.
Книга производит именно тот эффект, которого я добивалась, и вскоре слова затягивают меня в выдуманный мир. В тот, где счастливый конец реален, а любовь преодолевает все. Это чушь, я знаю. Но прямо сейчас хочу погрузиться в воображаемый мир. И я погружаюсь, следя за путешествием гувернантки: она встречает красивого графа, мужчину, помолвленного с другой женщиной. Куда более привлекательной и утонченной, чем скромная гувернантка. Сначала я думала, что история вызовет слишком много дискомфорта, учитывая, как она походит на то, что случилось со мной, но понимала, что в этой серии гувернантка всегда получает любимого мужчину, и оттого успокаивалась.
Проходят часы. Я не помню, чтобы включала в комнате лампы, но, выходит, включала, потому что вижу слова, хотя вечерние сумерки сменили дневной свет. Я погружаюсь в историю полностью, позволяю ей выкрасть меня из реального мира. И лишь когда приближаюсь к концу и оказываюсь втянутой в особенно волнительную сцену – где гувернантка и граф впервые отдаются своей страсти, – меня охватывает беспокойство. Я следую за словами по странице, образы проносятся перед мысленным взором, и тут осознаю, что представляла себе графа совсем иначе. Во время первого прочтения я наделяла его другими чертами. На этот же раз представляю графа в точном соответствии с описанием автора.
До одного момента.