— А разве это не так?

— Возможно, — пожала гостья плечами, пытаясь выглядеть беспечной. Но он не был бы профессионалом, если бы не замечал деталей. Его вопрос задел девушку. — Так я могу её увидеть?

Он понимал её стремление. Знал слишком много об этой семье. И этими знаниями поделилась с ним сама Клара, очень давно, когда ещё считала его другом, надеялась, что полный контакт поможет ей выйти отсюда, избежать той участи, что неизменно постигала обитателей этого места. Она видела, во что, рано или поздно, превращались люди, попавшие сюда — в психов. И хотела избежать подобного.       

Как же она была наивна!

— Могу я с ней поговорить?

Никаких сентиментальных «мама» или «мамочка». Девушка избегала произносить эти слова, которые бы связали с той, кто отреклась от неё. Для неё мать оставалась безличным существом.

Карл почувствовал, насколько сильно она его интересует. Эта девушка имела кучу своих проблем и все они находились в её голове. Она была словно закрытая книга без названия на обложке, которую хотелось приоткрыть, заглянуть внутрь... и оставить свой жирный отпечаток.

— Да, конечно, — кивнул он, вынимая из кармана связку ключей. — Хотя сегодня не день посещений, мы сделаем исключение и вы сможете с ней встретиться. Только боюсь, эта встреча будет не такой, как вы себе представляете.

— С ней что-то не так? — тёмные брови девушки сошлись на переносице.   

— Здесь со всеми что-то не так.

Он заметил, что она избегает смотреть ему прямо в глаза. Её взгляд блуждал. Почему? Боится, что он прочтёт в её взгляде то, что не следует? Она нервничает, раздражена или он настолько неинтересен ей, как собеседник?

 Карл пытался понять, что она видит. Просторное помещение с выкрашенными в светлые тона стенами, мебель цвета топлёного молока, мягкое кресло, жалюзи светлого оттенка. Ничего лишнего, что бы могло отвлекать от самого хозяина кабинета. Он являл собой центральную фигуру. Исполин почти под два метра ростом, подтянутый, насколько это позволял его возраст, пятьдесят восемь лет, с залысинами в светлых волосах и холодными серыми глазами. Его рост был его козырем. Он знал и пользовался этим, презирая тех, кто старался казаться ниже: сутулился, чтобы слиться с толпой, с этой однородной массой, словно имел дефект, а не преимущество. Не цельная личность — так про таких говорят. Он таким не был.            Но вот его приёмный сын воплощал в себе всё, что он так ненавидел в людях. Все его стремления, все мечты разбились о того, кому он хотел дать лучшую жизнь. Его сын стал его разочарованием. И с каждым годом он всё больше убеждался в этом. Ничто не изменит того, что называется генами. Плохими генами! Сколько бы он не бился, сколько бы ни пытался вразумить, наладить контакт... Всё пошло прахом. Его сын, которому уже перевалило за тридцать, был никчёмным куском дерьма, прозябающим в тени отца и беззаветной любви матери. Карл часто ловил себя на мысли, что ненавидит приёмного отпрыска до тошноты, до трясучки. Усыновление мальчишки было ошибкой, но это уже никак не исправить. 

Как же ему надоело это существование во лжи. Ежедневное возвращение в холодный дом, к холодной, как рыба жене. Эти безликие, молчаливые посиделки за огромным обеденным столом, где единственным звуком был скрежет вилок и ножей о тарелки. Послать бы всё к чёрту! Но он не мог, не смел, держал себя в руках. Что за идиотская причина побудила дать согласие на то усыновление? Ах да деньги! И слова жены, богатенькой избалованной дочурки своих родителей, мол, столько денег и не на кого тратить. Вот теперь и хлебали дерьмо ложками.     И только придя на работу, он мог расслабиться и быть собой — тираном и садистом, наводящим страх не только на пациентов, но и на немногочисленный персонал его отделения.

Карл и сейчас возвышался над девушкой и чувствовал, что подавляет её. «Принцип вертикали». Всегда находиться на уровень выше собеседника. С его весом в сто пятьдесят килограмм, он занимал достаточно много места, что делало его более убедительным.

— Думаю перед тем, как встретиться с вашей матерью, я должен показать вам тот закрытый мирок, в котором она живёт. Так сказать провести экскурсию... — произнёс он и, подойдя к двери, ведущей в холл, жестом пропустил посетительницу вперёд. — В нашем отделении действует режим закрытых дверей, то есть все входы и выходы, ведущие в кабинеты медперсонала, столовую или туалеты, всегда запираются на ключ. Всё это в целях безопасности. Также у нас установлены камеры видеонаблюдения. В отделении определённый распорядок дня: подъём в восемь утра, завтрак, приём лекарств, процедуры в одиннадцать, затем обед и трудовая терапия — пациенты делают поделки, рисуют, играют в шахматы, некоторые слушают музыку и даже танцуют и поют, затем снова приём лекарств и ужин в семь вечера, далее отход ко сну.

Следующую дверь он открыл ключом. Окна выходили на восток, и яркий утренний свет мягко лился через зарешёченные окна столовой. Металлические, выкрашенные в белый цвет столы и стулья, привинченные к полу и расставленные в два ряда, были абсолютно пусты.

— Эта, как видите, столовая. Дверь всегда запирается, во избежание непредвиденных ситуаций. Еда подаётся с пластиковыми приборами и строго под присмотром персонала, чтобы больные не смогли себе навредить. В нашем отделении девять обычны палат. Сейчас отделение заполнено лишь на половину, но в периоды весенне-осенних обострений палаты забиты до отказа. Также на этаже есть три специальные палаты.

— Специальные? — спросила гостья, внимательно разглядывая обстановку.

— Да, для буйных. Бывают и такие. Хотя не переживайте, все те байки, что рассказывают про ужасы в психиатрических больницах — чистейший вымысел, мы не морим голодом своих пациентов, не пускаем им кровь и не связываем. Это прошлый век. Сейчас медицина достигла того уровня, когда достаточно внушения и небольшой дозы лекарств.

— Если всё так просто, почему Клара до сих пор находится здесь?