«Рудин»

Свой первый законченный роман «Рудин» Тургенев написал в Спасском-Лутовинове за семь недель летом 1855 года, когда работа над «Поездкой в Полесье» еще была далека от завершения [Тургенев 1978а, 5: 466]. Собственно говоря, именно в Спасском были написаны (или, по крайней мере, дописаны) все четыре его первых романа. Так же как и в остальных трех, основное действие «Рудина» разворачивается в российской провинции, в сельских поместьях, как две капли воды похожих на окружающее Тургенева пространство в тот момент, когда он пишет, и вызывающих в памяти целый ряд эпизодов из «Записок охотника». Он использует тонкие охотничьи мотивы и уделяет особое внимание древесным и птичьим образам, усиливая одну из главных тем романа: как интеллект и идеологические убеждения – эти, казалось бы, сильные стороны заглавного героя – могут не только вдохновлять, но и надламывать человека.

В «Рудине» охота присутствует лишь в метафорическом смысле, сродни теннисоновскому: «Мужчина был всегда охотник, ⁄ А женщина – всегда его добыча» [Теннисон 2009: 63][181]. Ближе к началу романа Константин Диомидыч Пандалевский, коварный второстепенный персонаж, встретив на сельской дороге молодую и красивую крестьянскую девушку, с похотливым умыслом велит ей нарвать и принести ему васильки – эти прекрасные эмблемы неразделенной любви и равнодушной природы из рассказа «Свидание». Амурную охоту Пандалевского, однако, прерывает неожиданное появление не скрывающего своего презрительного к нему отношения Басистова. «Моя страсть – наслаждаться природой», – заявляет Константин Диомидыч, на что Басистов в ответ бормочет с отвращением: «Видели мы, как вы наслаждаетесь природой» [Тургенев 1978а, 5: 207]. Дарья Михайловна Ласунская, претенциозная помещица, в чьем имении разворачивается большая часть действия, также изъявляет на словах свою любовь к природе в ответ на чудеса наблюдательности, продемонстрированные ее новым гостем Дмитрием Николаевичем Рудиным:

Рудин, в свой черед, тоже окажется на деле неглубоким и бьющим на эффект любителем природы, но в начале романа он предстает в очень выгодном свете на контрасте с такими очевидно неискренними персонажами, как Пандалевский и Дарья Михайловна. Кроме того, еще двое второстепенных персонажей, предваряющих приезд заглавного героя, подкрепляют то внушительное впечатление, которое он производит, когда наконец появляется.

Во-первых, Рудин противопоставляется некоему барону и камер-юнкеру немецкого происхождения, автору недавней статьи о политической экономии и, по слухам, блистательному мастеру поговорить о Бетховене. Этот молодой человек, однако, неожиданно получает предписание вернуться в Санкт-Петербург и так и не появляется, присылая вместо себя своего приятеля Рудина, любезно согласившегося передать статью барона. Именно эта случайность позволяет Рудину войти в дом Ласунских и запустить цепочку событий в романе. Фамилия камер-юнкера, Муффель, многократно упоминаемая во второй и третьей главах, представляет собой связанную с охотой игру слов. Немецкое Muffel – охотничий термин, обозначающий морду собаки или лошади, но, кроме того, у этого слова есть еще и разговорное значение – «ворчун». Таким образом, подразумеваемые звероподобная внешность и дурной характер отсутствующего барона составляют контраст Рудину, которому в силу его учтивости и благодушия практически сразу по прибытии удается снискать расположение остальных персонажей, включая и юную Наталью Ласунскую. Не будем забывать и о том, что фамилия Рудин образована от слова «руда», что еще раз подчеркивает вопрос того, останется ли Дмитрий Николаевич в своем инертном состоянии, или же он все-таки сможет принести какую-то пользу[182].

Второй персонаж, за счет которого утверждается интеллектуальное превосходство Рудина, – Африкан Семеныч Пигасов, озлобленный женоненавистник и в свое время провалившийся на защите докторской диссертации кандидат, с образа которого, по словам самого Тургенева, возник и начал развиваться весь роман[183]. В представлении Пигасова истинный «голос природы» – это крик боли, изданный барышней, которую он хватил как-то в бок осиновым колом сзади [Тургенев 1978а, 5: 212]. Поток его желчных острот наполняет дом Ласунских на страницах, предшествующих появлению Рудина. Чтобы проверить характер нового гостя, Пигасов весьма неразумно решает затеять с ним спор. Невозмутимо и с блистательным остроумием Рудин не оставляет от доводов Африкана Семеныча камня на камне. И здесь Тургенев снова играет с именами персонажей. Фамилия Пигасов образована, скорее всего, от редкого русского имени Пигасий, которое, в свою очередь, происходит от имени мифического крылатого коня Пегаса, в чем легко можно увидеть ироничный укол в адрес недвусмысленно приземленного интеллекта персонажа[184]. Важным представляется и то, что в фамилии можно услышать отзвук слова «пигалица». Эта небольшая птица (Vanellus vanellus) хорошо известна охотникам своей до комичности броской грудью, пронзительным криком и обыкновением притворяться, что у нее сломано крыло, чтобы увести хищников подальше от гнезда. Подробности, данные Аксаковым в главе, посвященной пигалице, хорошо соотносятся с нарочитым многословием Пигасова. Другое название этой птицы – чибис, имеет звукоподражательное происхождение: народ, как пишет Аксаков, слышит в крике пигалицы вопрос: «чьи вы? чьи вы?» [Аксаков 1955–1956, 4: 242][185]. Но нахальность в пигалице вовсе не привлекает охотников, которые, по словам Аксакова, говорят о ней: «Последняя спица в колеснице, во всей болотной птице» [Аксаков 1955–1956, 4: 240]. Также из его книги мы узнаем, что чибисы отважно защищают свои гнезда, летая над охотником и собакой, но погибают при этом редко, потому что охотники просто не обращают на них внимания. Здесь мы вновь видим показательное отражение экзальтированных, почти донкихотских острот Пигасова и первоначальное нежелание Рудина спорить. Его оппонент, таким образом, являет собой раздражающий гибрид классического величия и новейшей ничтожности – дичь, на которую странствующий интеллектуал по обыкновению не обращает внимания, но если уж нужно, то быстро отправляет на тот свет.

Гениальным ходом Рудина в дебюте, который он разыгрывает в романе, становится, что очень характерно для него, не дело, а слово – речь в конце третьей главы, возвышающаяся над привычной болтовней и захватывающая воображение всех присутствующих. Исполнение этой, как говорит тургеневский повествователь, «музыки красноречия» [Тургенев 1978а, 5:229] – столь превосходящей разглагольствования его пигалицы-оппонента Пигасова – достигает кульминации, когда Рудин, вроде как утверждая вечное значение временной человеческой жизни, пересказывает «скандинавскую легенду»:

История производит на слушателей поразительное впечатление. «Vous etes un poete[186]», – благоговейным шепотом произносит Дарья Михайловна; Пигасов, не дождавшись завершения речи, покидает дом, окончательно и бесповоротно посрамленный («Нет! поеду к дуракам!»); молодой учитель Басистов не спит всю ночь и пишет под влиянием услышанного письмо своему товарищу в Москву [Тургенев 1978а, 5: 230]. И что особенно важно, юная Наталья – дочь Дарьи Михайловны и главная героиня романа – оказывается столь глубоко тронута, что не может сомкнуть глаз. Так заканчивается глава: «Подперши голову рукою, она глядела пристально в темноту; лихорадочно бились ее жилы, и тяжелый вздох часто приподнимал ее грудь» [Тургенев 1978а, 5: 231]. Основная повествовательная рамка несложного в общем сюжета – возможный роман между Натальей и Рудиным – с этого момента определена.

В великолепном поместье Дарьи Михайловны «было много старых липовых аллей, золотисто-темных и душистых, с изумрудными просветами по концам, много беседок из акаций и сирени» [Тургенев 1978а, 5: 217]. Возникающий перед глазами читателя образ вдыхает новую жизнь в немецкое романтическое клише, согласно которому липа выступает деревом любви, глубоко символичный же цвет стрекозы из «Поездки в Полесье» тонко намекает на то, что это та среда, в которой поиск любви может увенчаться успехом. Так и происходит, но не для Рудина и Натальи. Далее по ходу романа старый знакомый Рудина Лежнев рассказывает о том, как в студенческие годы в Москве под обаянием немецкой философии он регулярно обнимал по ночам молодую липу: «Обниму ее тонкий и стройный ствол, и мне кажется, что я обнимаю всю природу, а сердце расширяется и млеет так, как будто действительно вся природа в него вливается…» [Тургенев 1978а, 5: 259]. В конечном счете не Рудин, а именно Лежнев, в пику своей фамилии, напоминающей о фразеологизме «лежнем лежать», делает предложение вдове Александре Павловне Липиной, чья фамилия, в свою очередь, образована от слова «липа». Действуя решительно и не скрывая своих чувств, Лежнев больше не парализован, как в юности, романтическим интеллектуализмом, и любит он теперь уже не дерево липу, а ее «однофамилицу» женщину – Рудин же неизменно оказывается не способен на столь осязаемое и решительное действие. Горячее согласие Липиной разительно контрастирует с неудавшейся попыткой Рудина соединиться с Натальей.

Тургенев нагружает привязанность Рудина к Наталье большим количеством искусно подобранных символических древесных образов, ни один из которых не обещает им безоблачного совместного будущего. «Себялюбивый человек засыхает словно одинокое, бесплодное дерево», – заявляет Рудин в кругу гостей деревенского салона Дарьи Михайловны непосредственно перед тем, как Пандалевский исполнит на фортепиано «Лесного царя» Шуберта [Тургенев 1978а, 5: 227].