Сейчас мне пятьдесят два, а тогда только сорок исполнилось, и было у меня все, как у людей: жена, которую я любил, и дочка, которую обожал. Да, двенадцать лет назад она окончила школу на все пятерки и одну четверку – это физрук, сволочь, ей влепил, специально, чтобы она золотую медаль не получила. Слишком хорошенькая была, а он – старый похотливый козел.

И тут мне товарищ по работе случайно предложил горящую путевку в хороший молодежный спортивный лагерь – где-то здесь у вас, под Москвой. Он купил своей дочери, желая поощрить ее за успехи, – а она взяла и отказалась, потому что у нее в Питере парень оставался. Ну, а моя Ларочка была очень рада – сразу бросилась собираться. И не хватило ей девичьих платьиц… Говорит жене: «Мама, можно я на Невский в «Зару» быстренько съезжу, мне нужно пару платьев нарядных, а то что я все в футболках да в футболках…». Мать ей даже денег отвалила на радостях и говорит мне: «Свозишь ее, Борь?». А я поленился. «Нет, – говорю, – не маленькая, на метро доедет или на автобусе. А мне надо кучу фотографий до ума довести». А девочка… моя… и не настаивала – так и выскочила, не попрощавшись: «Зара»-то эта в двадцати минутах езды от нашего дома была.

И точно, звонит матери через час. Жена рядом со мной на диване сидела – так что я и голосок в трубке отчетливо слышал. «Мама! – кричит, счастливая такая. – Я даже не два платья купила, а три! Тут скидки крутые! Классные такие платья, сейчас увидишь!». Они с мамой большие подружки были… Жена ей: «Только не задерживайся, тебе еще чемодан собирать, а самолет через четыре часа!» Дочка в ответ: «Да я если б и захотела задержаться – не смогла бы: денег вообще ни рубля не осталось, только карточка! Уже еду, а ты мне там бульончику куриного разогрей, с греночками, ладно?».

И все, господа хорошие. Уже двенадцать лет едет.

Полиция не нашла ни одной зацепки. Дочка наша как сквозь землю провалилась. В метро не спускалась. Автобус до нашего дома идет по людному Невскому. Никаких темных парков и дворов по дороге нет. Силой затащить кого-то в машину на Невском, где у каждого магазина камеры понатыканы, невозможно, да и в Питере люди бы вмешались, все-таки. А добровольно она бы ни к кому не села. Она даже с матерью неохотно в такси садилась. Как огня чужих мужиков боялась, а женщин дико стеснялась, и парня не было у нее – жена бы знала, это точно. Но не нашлось вообще ни одного свидетеля, который дал бы хоть намек на то, что случилось. Ни на одной камере ее не оказалось, кроме как у «Зары» проклятой, откуда она звонила. Там четко видно, как Лара пошла вбок, где метро у нас, «Канал Грибоедова». И все. Никогда и ничего больше.

Семья у нас была дружная, никаких детских моральных травм. Про личную жизнь дочки мать тоже знала все – да и не было у нее еще никакой личной жизни. Милиция подруг опросила, одноклассников, учителей – все подтвердили, что ни с кем Лара не встречалась. Вариант добровольного бегства мы полностью исключили – дочь очень нас любила, а маму так прямо боготворила, как тень за ней ходила и во всем ей подражала. Никогда не причинила бы она нам такого горя, ни при каких условиях. Но дошло до того, что полиция нас подозревала, что это мы ее убили! И нас всерьез допрашивали, с пристрастием – вы догадываетесь, что это такое…

У жены через полгода вдруг обнаружился рак поджелудочной – у молодой бабы тридцати девяти лет! И четырех месяцев на проболела, а умерла… с удовольствием. «Теперь, – говорила, – я точно узнаю, что с Ларочкой случилось…». Ну, а я, как видите, крепкий орешек. Неймет меня ничто.