Маневры Ланского в Главном комитете по крестьянскому делу[164]и Редакционных комиссиях, его личные отношения с Александром II и губернскими предводителями дворянства, энергичное отстаивание самодержавия и министерского правительства – все это свидетельствует, что он был не просто безынициативным стариком, во всем послушным подсказкам прогрессивных и деятельных подчиненных. Ланской занял министерское кресло в очень удачную пору, когда впервые в XIX столетии появилось большое количество одаренной молодежи, подготовленной к занятию высоких министерских должностей. Составлял ли Ланской самолично проекты для императора и комиссий или нет, большого значения не имеет, важно лишь, что у него были общие с подчиненными взгляды, к тому же в любом случае он всегда мог отредактировать или вовсе не одобрить то, что не вполне согласовывалось с линией МВД[165], а равно заменить и самого несогласного. Словом, «охранитель державных интересов» на поверку оказывался крепче большинства своих оппонентов [Field 1976: 102–172, 233–264].
Чем же объясняется незыблемая поддержка Ланским освобождения крестьян, административной реформы и воззрений своих подчиненных? Каким образом этот скромный николаевский служака вдруг заработал славу гонителя знати, став олицетворением новой политики инициируемых и направляемых государством социальных преобразований? Пожалуй, ответ можно найти, подробнее изучив юношеские годы будущего министра, его родственные связи и многолетний послужной список в благотворительной и образовательной сфере.
Чуть ли не с самого начала своей службы в Петербурге Ланской состоял в различных масонских ложах, а в 1819 году при посредстве А. Н. Муравьева был принят в тайный Союз благоденствия [Семенов-Тян-Шанский 1911–1916 1: 4]; (РБС, 10: 70). Этот последний наследовал распущенному незадолго до того Союзу спасения и стал настоящей теплицей для будущих декабристских кружков, впоследствии осуществивших восстание на Сенатской площади. Впрочем, во время членства Ланского подобные общества были нарочито аполитичны: на собраниях молодые дворяне обсуждали масонские учения и делились новомодными западными политическими идеями, привезенными на родину из европейских военных кампаний [Mazour 1961; Пыпин 1918: 313–464; Пыпин 1916: 380–398].
Масонство впервые объявилось в России в середине XVIII столетия. Изначально учение было нацелено на личностное совершенствование в отрыве от каких-либо конкретных политических или реформистских лозунгов. Масонами были представители самых разных политических взглядов, хотя по мере приближения Великой французской революции в ложах все чаще перешептывались о республиканском строе, необходимости социальной справедливости и отмене крепостного права.
Французская революция и последующая реакция на нее в европейских странах[166] привели к гонениям на масонство как там, так и в России. Однако в первое десятилетие нового XIX века при покровительстве самого Александра, членов царской семьи и прочих высокопоставленных сановников русское масонство обрело второе дыхание. Ложи были вновь открыты, и ходили слухи, что и сам император тоже масон. Количество лож быстро росло, но после Наполеоновских войн император и правительство проявляли все меньше терпимости к политическим подтекстам масонской идеологии. Вскоре ложи уже находились под бдительным полицейским надзором, и наконец 1 августа 1822 года все масонские собрания, а с ними и любые иные тайные общества были объявлены вне закона.
Общество, членом которого был Ланской, – Союз благоденствия – заимствовало свою организационную структуру и уклад у масонских лож. В теории это было эгалитарное, открытое для представителей всех сословий собрание. Составленная для него конституция, получившая название «Зеленой книги», была весьма близка по духу уставу прусского Тугендбунда[167]. Документ призывал всех членов Союза вести жизнь «общественно добродетельную», оказывая товарищам содействие в случае необходимости. То есть, прочтенная буквально, «Зеленая книга» представляла собой документ во всех отношениях умеренный, лишенный каких-либо радикальных политических намеков[168]. Членам общества предписывалось трудиться в одном из четырех направлений: благотворительность, образование, право и государственная экономика. Среди прочего одобрялось создание или улучшение существующих больниц и приютов, работа над тюремной реформой, помощь малоимущим, старикам и инвалидам. Члены общества обязались добиваться гуманного отношения к крепостным, устройства новых школ и библиотек, улучшения призывной системы и условий содержания солдат в казармах, а также роста экономики страны. Впрочем, невзирая на то, что согласно «Зеленой книге» члены общества должны были государству содействовать, декабрист А. Н. Муравьев утверждал, что организация все же имела негласные политические амбиции[169], которые были ведомы лишь ее верхушке. Можно предположить, что таковыми амбициями являлись разрушение системы крепостной зависимости, установление всеобщего равенства пред законом и ограничение самодержавной власти монарха.
Ланской покинул тайное общество задолго до декабристского восстания, однако же в дальнейшей его государственной службе проявлялось тяготение к определенным масонским идеалам – несомненно, в рамках преданного служения самодержавию. Этим, вероятно, объясняется его многолетняя работа в благотворительной и образовательной областях в Николаевскую эпоху. Заняв же при Александре II кресло министра внутренних дел, Ланской, очевидно, полагал государственный аппарат единственным легитимным и наиболее эффективным средством успешного достижения целей реформ, в силу чего усердно трудился над совершенствованием вверенной ему части этого аппарата.
Некоторые позднейшие взгляды Ланского Семенов-Тян-Шанский поясняет тем, что его зятем являлся князь В. Ф. Одоевский. То был видный литератор, меценат и ученый, пребывавший в самом центре русской интеллектуальной жизни с 20-х годов вплоть до конца освободительных 60-х. Мемуарист отзывается о Владимире Федоровиче как об «одном из самых образованных и гуманных людей этого периода». Так что очевидно, что, общаясь с князем и его кругом, Ланской был вполне в курсе популярных критических настроений [Семенов-Тян-Шанский 1911–1916,1:5].
Хотя львиную долю сил Ланской посвятил борьбе за освобождение крепостных, его взгляды на смежные с этим проблемы административной и полицейской губернских реформ еще более проясняют его понимание самодержавия, государственных институтов и министерской власти. Стивен Фредерик Старр изображал Ланского сторонником децентрализации или, скорее, «деконцентрации» власти правительства в губернских делах. Старр указывает и оппонентов подобного подхода – «бюрократических централизаторов», ратовавших за «далеко простирающийся административный контроль и высокую концентрацию власти во всех критически важных сферах», отмечая также разногласия Ланского с М. Н. Муравьевым (министром государственных имуществ)[170], представившим план восстановления временных генерал-губернаторств по всей империи. При этом и Старр, и другие исследователи видят в Ланском горячего апологета распространения полномочий МВД в губерниях как на все прочие центральные министерства, так и в целом на все губернское общество [Starr 1972:120–122,137,144–145]. Он выступал за усиление фигуры гражданского губернатора, являвшегося оплотом губернской власти МВД (а с ним и государства). Как мы отмечали ранее, в 1845 году при посредстве губернаторов и вице-губернаторов МВД уже добилось существенной власти над уездными правлениями [Корф 1910,1: 292–296]. Так что к концу 50-х остальные министерства – в особенности Финансов, Государственных имуществ и Юстиции – всерьез опасались дальнейшего укрепления власти губернаторов (а следовательно, и МВД) над министерскими служащими на местах [Starr 1972: 122, 135, 137, 144]. Если Ланской был сторонником децентрализации и при этом поддерживал власть гражданских губернаторов и, конечно, МВД, стоит поинтересоваться, что же означала для него эта «децентрализация» и в чем именно его позиция расходилась с «бюрократической централизацией». Разъяснения по этим пунктам мы обнаруживаем в обстоятельной записке Ланского на имя Александра II от 1 августа 1858 года[171].
В представленном Муравьевым плане отразилась озабоченность некоторых высокопоставленных чиновников созданием необходимых условий для освобождения крестьян, а именно эффективных средств поддержания общественного порядка. Соответственно, план был явно направлен против гражданских губернаторов и регулярных губернских правлений (считавшихся несостоятельными в роли блюстителей порядка), а также против какого-либо расширения уездных полномочий МВД. Из членов Главного комитета высказались против лишь сам Ланской и брат царя великий князь Константин Николаевич, но реформаторы внутри МВД воспротивились данному плану куда яростнее[172].
Ланской и партия реформаторов защищали государство при посредстве регулярных и официальных министерских институций самодержавия в противовес ситуативно образованным анклавам личной власти вне рамок регулярной институциональной системы. Министр утверждал, что законная власть на местах должна быть в руках губернаторов, и, признавая, что в гражданских и полицейских уездных учреждениях встречались люди и некомпетентные, и нечистые на руку, подчеркивал, что временная единоличная власть генерал-губернаторов эту ситуацию исправить никак не поможет. По мнению Ланского, введение поста генерал-губернатора выльется в новые споры о юрисдикциях с размытием полномочий и ростом делопроизводства.
Кроме того, Ланской чувствовал, что повсеместное учреждение генерал-губернаторств станет и политической ошибкой самодержавия. Он подчеркивал, что начало освободительного дела «по непосредственному указанию» царя «получило возвышенное, даже… святое значение для народа», и наилучшей гарантией успешного и методичного достижения поставленной цели станет готовность правительства продвигаться к ней, «держась законного способа действий». Создание же военных генерал-губернаторств являлось мерой чрезвычайной, подразумевающей, что правительство «ставит себя в оборонительное положение противу всего государства». Ланской не сомневался, что подобные действия будут приняты в качестве угрозы, знаменующей, что «преобразование… предполагается решить не беспристрастно, и что поэтому предвидится надобность в насильственном подчинении правительственным распоряжениям».
Министр указывал, что на упразднение генерал-губернаторств в обществе отреагировали с радостью, видя в том «стремление к утверждению законности», а потому нынешнее их восстановление будет противно «давно существующему направлению ограничить в губерниях произвол личной власти». Привычные процедуры и в целом «иерархический порядок управления» будут нарушены, если, вместо укрепления постоянных гражданских властей, будут учреждены личные сатрапии под предводительством временных генерал-губернаторов[173].
Слова, сказанные Александром Ланскому по ознакомлении с запиской, многое говорят о его отношении к государственным институтам и позволяют лучше понять некоторые его решения 60-х – 70-х годов: «…я прочел все с большим вниманием и должен вам откровенно сказать, что записка эта сделала на меня весьма грустное впечатление. Она, верно, составлена не вами, а кем-нибудь из директоров департаментов или канцелярии, которым предполагаемое новое учреждение крепко не нравится, ибо должно ослабить их власть и то значение, которым они привыкли пользоваться и часто употреблять во зло»[174]. Царь подчеркнул, что Россия накануне освобождения пребывает «не в нормальном положении», в силу коего известные «экстренные меры» безопасности представляются абсолютно необходимыми. Возразил Александр и на замечание Ланского о том, что генерал-губернаторы представляли некий «незаконный способ действия», подчеркивая, что, раз те были «облечены [самим царем] особым полномочием… [и имели] положительно определенный круг действий… [то] обыкновенный административный порядок этим не изменится [и] столкновений и пререканий [в компетенциях и юрисдикциях с регулярными властями] быть не должно». Одним словом, Александр был уверен, что гражданские губернаторы были не в состоянии справиться с потенциальными беспорядками.
В ответ на предложение министра сперва довершить освободительную реформу и связанные с ней административную с судебной, а затем только обратиться к чрезвычайным мерам по обеспечению порядка царь заявил, что посылать генерал-губернаторов усмирять крестьян тогда будет уже чересчур поздно. Ланской в записке утверждал, что если освобождение действительно улучшит обстоятельства крестьян, то государству «не должно опасаться затруднений и беспокойств», на что государь резко возразил: «…напротив, того-то и должно опасаться». В попытках Ланского отстоять целостность гражданских административных структур Александр видел разве что «взгляд [сугубо] гражданский или
Предложенная Ланским программа «законных мер» по усилению регулярных губернских властей насчитывала восемь пунктов: 1) «обращать особое внимание на личные достоинства и способности начальников губерний и, постоянно следя за действиями их по предпринятому преобразованию, давать им надлежащие наставления для успешного разрешения оного»; 2) назначить сторонников реформ из губернских комитетов на губернаторские и иные высшие должности, «не затрудняясь притом разрядами чинов, которые только стесняют в выборе дельных и способных людей»; 3) «расширить и усилить… пределы власти начальников губерний на основании тех данных, которые уже собраны в Министерстве [внутренних дел] по особому Высочайшему повелению»; 4) на время внедрения освободительной реформы «освободить начальников губерний от председательства во всех подведомственных им губернских учреждениях, [возложив его] на вице-губернаторов. Вследствие сего самим губернаторам легко будет наблюдать за порядком исполнения [царских] положений об улучшении быта крестьян», поддерживая «при этом спокойствие и общественную безопасность»; 5) «предоставить начальникам губерний устранять всех полицейских чиновников, определяемых и по выборам, и от правительства, кои окажутся неблагонадежными или неспособными к беспристрастному действию при введении нового порядка»; 6) «ассигновать в распоряжение начальников губерний особые суммы на экстраординарные расходы»; 7) «снабдить губернаторов особою инструкциею, которая впрочем не прежде может быть составлена с должною ясностию и определительностию, как по рассмотрении положений губернских комитетов. В этой инструкции [следует] указать и объяснить меры, которые должно будет принимать как против крестьян, так и помещиков, [в случае] затруднений и препятствий [с их стороны] ко введению новых положений»; 8) на случай необходимости задействовать воинские части заранее «снабдить [их] начальников надлежащими наставлениями [и в том числе] ясно определить отношения [их] к гражданскому ведомству[176].
Соглашаясь с первым пунктом, Александр остался при убеждении, что этого недостаточно без учреждения временных генерал-губернаторств. В любом случае, утверждал он, генерал-губернаторы более эффективно, нежели гражданские власти, сумеют реализовать надлежащие для освобождения крестьян меры, описанные Ланским. Последний был потрясен столь резкой отповедью государя[177]. В письме Александру от 7 августа 1858 года министр засвидетельствовал, что записка вполне отражала собственную его позицию, огласить которую он взялся сугубо из преданности государю и многолетнего опыта государственной службы. К этому Ланской присовокупил прошение об отставке, которую в силу до конца не ясных причин – возможно, из-за восприятия Ланского и его ведомства как некоторого символа освободительного дела – Александр не одобрил, попросив министра остаться при занимаемой должности и настояв, чтобы Главный комитет не дал хода проекту Муравьева[178].
Ланской поддерживал регулярные государственные институции, приравнивая их ко внутренней иерархии МВД, а значит, в конце 50-х годов он (а также и Арцимович с Милютиным) понимал под «децентрализацией» исполнение принципа депарламентаризма, по Сперанскому. Такой взгляд подразумевал перестройку традиционной министерской власти с отходом ее от личностной составляющей без ущерба для власти центрального правительства. То был насквозь державнический взгляд, но именно в институциональном смысле, принятый впоследствии в качестве кредо рядом европейских и русских бюрократических реформаторов конца XIX столетия. Однако было бы ошибкой, подобно Старру, искать здесь полномасштабную идеологию децентрализации с ослаблением бюрократического контроля над губерниями; также было бы не менее ошибочно клеймить Александра II и Муравьева «бюрократическими централизаторами», игнорируя их презрительное отношение к государственным образованиям, которые они якобы стремились укрепить.
Прояснить данную проблему, прочитывая коллизии 60-х – 70-х в контексте конца 50-х, довольно сложно: в силу того, что в 1858–1861 годах еще не существовало земств, отстаивание гражданской власти против учреждения временных генерал-губернаторств представляется прогрессивным. Впоследствии (с 1864 по 1878 год) и Валуев, и Тимашев также предпринимали попытки укрепить гражданские власти и контроль МВД над губерниями, однако же исследователи рассматривают их политику как направленную на обеспечение полного контроля центральной власти над земствами, новоявленными судебными органами и губернскими служащими прочих министерств [Starr 1972: 330–342; Yaney 1973: 328–347; Веселовский 1909–1911, 3: 119–140]. Если вкратце – политика МВД того времени по усилению власти гражданских губернаторов представляется триумфом бюрократической централизации. И хотя политика Ланского и Валуева, вероятно, рождалась из совершенно различных настроений, на практике разница между «децентрализацией» первого и «централизацией» второго была невелика. Ланской и его подчиненные мало верили в российское губернское общество, и особенно в местное дворянство, намереваясь, по сути, так перестроить существующий государственный аппарат, чтобы провести необходимые социальные и экономические реформы сверху.
Свой державнический дух и настроенность против нобилитета Ланской выказал, сделав все, что было в его силах, чтобы всячески уволить от деятельного участия в выработке освободительного законодательства вызванных в Петербург представителей губернского дворянства. Он также предписал губернаторам запретить обсуждения крестьянского вопроса на дворянских собраниях. В красках рисуя образ преследующей лишь собственные классовые интересы тайной дворянской оппозиции освобождению, Ланской умело подыгрывал опасениям Александра по отношению к политическим амбициям знати и олигархии, укрепляя таким образом его решимость[179].