— Не забывайте про дренаж! — напутствовал их Погодин, а сам уже предвкушал, как он вот-вот приляжет и забудется полностью.
И да не приснится ему ни одна медицинская проблема.
Приятно бывает иногда проснуться. Глаза откроешь — а ты ещё жив.
А уже почти не ожидал с собой свидеться. Ну, с возвращением, Юрий Михайлович! Будьте в себе, как дома.
За последние неизвестно сколько дней капитан Багров уже приходил в сознание по крайней мере трижды. Ненадолго. И всё в разных местах.
То он видел себя на броне БТРа в позе раненного полководца, руководящего сражением: «Туда, туда!» — и бравые полки отвечают: «Есть!», а БТРы ползут ромбом к победе в великой битве.
То он вдруг перепрыгивал внутрь БТРа, хотя точно помнил, что сам туда не залезал. И уже никто с ним не советовался. Погодин бесцеремонно ставил свои градусники, мерил давление и даже не считал нужным сообщить командиру результат. Битва проиграна?
То бронемашина вокруг Багрова растворялась, сквозь её стенки властно просвечивали неприятельские хвойные берёзы, закрывали верхушками небеса с целью перехвата. В отсутствии очертаний БТРа дизельный его мотор тоже глох, но капитана подхватывали рядовые. И он всё равно продолжал двигаться к заветной цели, пусть лёжа в бессилии, но покуда головой вперёд, это таки обнадёживало.
Теперь на месте БТРа и берёз нарисовалась эта тёмная комната с нависающим потолком, не похожая даже близко ни на брянскую травматологию, ни на сверкающую огнями надежд еврооперационную. Стало быть, новый прыжок в иную жизненную эпоху.
Капитан Багров чувствовал себя персонажем какого-то жестокого мультипликационного фильма, где всё, что понарошку — происходит всерьёз, а жизнь порезана при монтаже на отдельные кадры. (Погодин, что ли, отвечал за монтаж?). И ритм показа кадриков ускоряется, пока из мелькающих картин не образуется одна подвижная, фатально влекущая мультяшного персонажа в окончательный штопор…
Однако, на этот раз — вроде иначе. Нет ускорения, вышибающего дух. Наоборот — чуток устаканивается. Видать, добрались, куда, хотели, раз можно теперь спокойно лежать — под этим гаденьким щелевидным окошком. Впрочем, варианта не лежать попросту нет: капитан просто впечатан в постель всем своим обесточенным телом. Слабость такая, что и головы не повернуть. Окошко, капельница, негромко гудящий серый аппарат — вот и весь наблюдаемый мир.
О! Вслед за гудением серого аппарата в наблюдаемый мир ворвались и знакомые человеческие голоса. Всё те же: Хрусталёв, Гаевский, Погодин… Что, и капитан Суздальцев тут? Значит, удалось, значит, встретились…
Багров попытался повернуть голову в сторону голосов, но — видать, сперва для того полагалось накопить энергии. Нет, не повернулась.
— …Считаю, что это должен увидеть каждый из нас, — тихо, но значительно проговорил Суздальцев, — чтобы ни у кого не осталось иллюзий, с кем мы имеем дело. Всё более чем серьёзно, и удастся ли нам выбраться…
Что такое надо увидеть? Вот Багрову теперь — даже головы не повернуть, чтобы разглядеть самого Суздальцева.
Кровь застучала в висках раненого капитана, перебивая звуки далёкого голоса. Что, что же он там показывает? Багров поднатужился и из последних сил мотнул тяжеленной головой. Успешно: голова перекатилась, появилась возможность взглянуть на противоположную сторону комнаты. Но и только: пока Багров собирался с силами, капитан Суздальцев успел увести Хрусталёва, Гаевского и Погодина в коридор, мелькнувший за приоткрытой дверью.
Опоздал! Досада ли тому виной, или сверхусилие для перемещения головы, но капитан Багров опять отключился.
Очнулся на том же месте, с головой, всё так же повёрнутой к двери. Только резко поменялось освещение — а значит, и время суток.
Четверо товарищей Багрова по оружию как ушли, так, по-видимому, и не возвращались. Вместо них в помещении оказались новые люди, среди которых капитану был знаком только один — Горан Бегич. Остальные трое облачились в белые халаты. Видать, врачи, коли не шутят.
— О, вы очнулись, капитан! — тут же окликнул Багрова знакомец Бегич, как только встретился с ним взглядом.