Волков, исчезая за угол, ни разу не обернулся. Воткнул наушники.
– Что тебе нужно? – искривлённый судорогой рот был готов плеваться ядом. – Чего ты от меня хочешь? Я же понятно сказала? Видеться нам ни к чему, наоборот, будет хуже, так какого чёрта?
– Оставь его. Ты ему не поможешь, – жёстко, не в тему, откликнулся человек с пропорциями бога. Её же вердикт (то, что она доказывала матери) звучал его голосом. Стало ещё хуже. Надо было послать Цецилию, Германа и его, Тимура, тоже послать, за синей птицей, без возврата. Но ведь так она и поступила. – А вот он тебя может покалечить, – не умолкал Арбиев, – если уже этого ни сделал. Что с ногой? Едем в травму?
– Никуда я с тобой не поеду, – процедила Юна, не разжимая зубов. Попыталась встать и встала, собрав остатки выдержки. – Ты. За мной. Следил. Как заправский маньяк. Повторяю вопрос. Что тебе нужно? Кроме танцев. Что?
Тимур не отвечал, смотря на неё в упор, мол, догадайся сама, не дура. Над их головами кружили чайки. Из парадной вышел пожилой мужчина с длинным зонтом в руке, мельком глянул на них и степенно пошёл по своим делам.
– Ну ты чего, – озвучил Тимур, не придумав ничего умнее. – Мы же друзья. Или были ими. Были же?
А вот теперь Волкова расхохоталась. После одновременной атаки со всех фронтов нервы-таки сдали. Ей нашёптывали в ухо, откуда-то сверху и из-под коры мозга, отовсюду сразу. Голосом Германа, наяву не проронившим ни слова: «Начала откровенничать вечером, так нечего останавливаться. Там, с девочками, была, можно сказать, репетиция. Тут, с девочкой в теле мальчика – генеральная. Время выхода».
(чёрно-белые кадры):
Боль перестала иметь значение. Смех прекратился резко. Рот сжался в улыбку:
– Да, ты был отличным другом. Про все твои амурные похождения я знала. Друзья же за этим нужны? Хотя, нет. Тебя больше, чем амуры, привлекали блядки. Как, собственно, и меня. И всё бы ладненько, не переходи порой блядки в так называемое чувство. Вот тогда весь свет клином на одной сходится, прочих ты не видишь, и не надо тебе ничегошеньки, кроме уединения. С объектом страсти. А это вредно. Всем вредно, но тебе – особенно. – Он усмехнулся, покачал головой. – Продуктивность падает на ноль. – Она подалась вперёд, подняла брови. – Нужно-то всего ничего, для твоего пылания, всего два "не". Не быть а) бревном, б) дурой. Судя по тому, что я вижу, время из меня сделало объект этого самого чувства. Симптомы-то вот, налицо. На откровенность выводишь, клеешь. Думаешь, не помню, как у тебя это делается? Почему я, тоже ясно. Далеко, не развенчаешь, и удобно, и продуктивно: вдохновляет. Не бревно, не дура, недостижима. Это ж комбо, мать твою! Всё включено. То, что доктор прописал. Смеёшься, а права я. Вдобавок ты хочешь (или хотел, что сейчас, не знаю)… как там, ну? «Очиститься изнутри, чтобы каждую новую любить, как первую и единственную»? Правильно? Поклоняться ей, на руках её носить, к ногам её, одной такой, стелиться, вплоть до верности, кто бы мог подумать! Пока ни надоест, конечно. Потом другая, с ней та же история. Пока ни надоест ей. В любом случае, замкнутый круг. Зачем его в жизни? Мешает просто по кайфу ебаться и в ус не дуть. Давай-ка замкнём на той, кого нет! «Однолюб, но многоёб».3 Как первую и единственную, надо же. По-моему, дурь дурацкая. Любить можно разных людей. В одно и то же время. Не выбирая из них одного. Если центр личности человека – в самом себе, ему не нужен кто-то, чтобы вокруг него вращаться. Друзья мы? Нет, уже нет, ты не захочешь и не сможешь со мной дружить. Кто ты мне? Идеал. Что такое "идеал"? Зеркало. Зеркало вечности, времени, самой меня тут и там. С идеалами не дружат. На идеалы смотрят. Идеалы возвышают, мы их, они нас. Идеалы – то, что мы в них вкладываем и сами в них создаём. Я преклоняюсь балету, Тимур. Я отрезана от него. Ничего не говори. Пожалуйста, не говори. Т-ш-ш-ш. – Тише и тише, до шёпота, в хрип. – Ты для меня – балет. Ты – танец во плоти. Я скоро ходить не смогу, не то, что танцевать. Когда мы с ним шли рука об руку, нога об ногу (с ним, то есть с тобой), дружба могла быть. Другое тоже могло быть. Я упала незадолго до предполагаемого выхода на новый уровень. Нам не по пути. Ты – все те, кто вселяется в тебя на время танца, кого ты вселяешь в себя, веселясь, играючи. Где за всеми ними Тимур Арбиев? Есть он там, мальчик, что был для меня большим, чем брат: товарищем и партнёром, кому на руки не боишься падать? Есть ли, нет ли, сейчас безразлично. Я его помню, но… с тех пор, как мы в последний раз виделись, восемь лет назад, многое изменилось. Не внешне. Там, где не видно. Мой брат ждёт смерти. Моя мать ждёт смерти. Моя бабушка, железная женщина, и та ждёт смерти. Я тоже, как нога сдаст, буду её ждать. Дети не ждут смерти. Для детей её не существует. Ни в тебе, ни во мне детей, тех детей, которых мы друг в друге помним, не осталось. Хотя, насчёт тебя могу ошибаться. Ты не ждёшь смерти. Ты ждёшь любви. Что то, что это… они – одно и то же. Тупик. – Скрипнула зубами. Продолжила, собравшись. – И да, память – не причина меня преследовать. Извини, – отвернулась от вращения бликов в бирюзе. Солнце, выглянув на миг, скрылось обратно за облака. – Извини, у меня полно дел. Нужно идти.
Развернулась было, и, было, ушла. Уйти не вышло. Не потому, что он поймал её за руку, хотя он поймал. Она просто не смогла наступить и удержаться на ноге. Так и застыла, с подошвой еле на асфальте, бледная, чудом сдержавшая гримасу.
– Всё сказала? Теперь меня послушай. Ты не во всём права… Юна? Юна!
(цветные кадры):
Боль перестала иметь значение. Смех прекратился резко. Она не смогла произнести не слова, застыв, уставившись на него стеклянными глазами. Тимур звал её по имени. Юна не откликалась.
– Всё давно быльём поросло, друг мой, – белыми губами отчеканила, наконец. – Не обращай внимания. Не вздумай обращать внимание, я сказала, – угрожающе, повысив голос до нормального. – Нечего нам обсуждать. Тех нас нет.
– Мы едем в травмпункт, – заметил он, мягко сжав ей запястье. – Это не обсуждается. – В ответ на звук, вырвавшийся у неё, приблизился, положил руки на плечи. – Хорошо, подумай сама. Сейчас ты не можешь опереться на ногу. Если этот… если Этот растравил то же самое место, связки, ты не сможешь ходить. Если не лечить, может начаться некроз, и ходить ты не сможешь совсем. Вместо того, чтобы изображать трагическую героиню, давай ты просто закроешь глаза и сделать вид, что спишь. Я сам тебя, куда надо, доставлю. Задолбала.
Промолчать ему о нём оказалось труднее, чем воображать, во всех подробностях, как выкричит своё молчание. Прямо ему в лицо.
Организм, измотанный бессонницей и стрессом, впервые с детства, отключился. Казалось, она буквально восприняла предложение поспать. Подхватив и ощутив тяжесть тела, обмякшего на вытянутых руках, Арбиев понял: так никакой актрисе сыграть не дано.