Николай Иванович таким образом деликатно напомнил, что нам выдали накануне чудесные полные комплекты зимней цивильной одежды: от нижнего белья из толстой байки и удивительной некусачей шерсти до меховых полушубков и ушанок женского покроя. Как он ухитрился достать эту роскошь так скоро, в такой неразберихе и с какого такого таинственного невоенного склада — мы не могли и вообразить. Кое-что из обновок мы надели перед отъездом на вокзал и теперь чувствовали себя вполне уютно даже в нетопленом вагоне. Потом — будет время — подгоним по размеру, особенно мне: вещи для меня оказались сильно на вырост.
— Нам тепло, Николай Иванович, — опять за всех ответила Лида.
Вышло вполне естественно, что она взяла на себя роль старшей в нашей женской группе. Фактически, старше её была только Сима. Но Сима — всего лишь медсестра-лаборант. Ей учиться на врача ещё два года, если не помешает отъезд в эвакуацию. А Лидок — первая ученица нашей спецшколы, первоклассный оператор.
Получив Лидины заверения, товарищ Бродов коротко кивнул. Он собирался с мыслями, чтобы сказать нам нечто важное:
— Начальник вокзала пообещал, что отправление скоро. Вероятно, так. Значит, тронемся ещё засветло. Железные дороги немец бомбит. Пока не проедем зону действия вражеской авиации, печь создаёт дополнительную угрозу пожара при бомбёжке и обстреле с воздуха, а у нас ценный груз. Ещё важно. Девочки, понимаю, что устали, но прошу не снимать уличной обуви и держать под рукой верхнюю одежду. Можете подремать, но ложитесь в ботиночках. Как только воздушная тревога — чтобы вы могли сразу повыскакивать из вагона. Понимаем? Теперь. Правила поведения при объявлении воздушной тревоги и во время воздушного налёта. Прежде всего, затушить любой огонь. Дальше — главное. В чистом поле бомбоубежищ нет…
Мы слушали, затаив дыхание. Когда я ехала из Ленинграда в Москву, повезло: воздушная тревога не объявлялась ни разу, а инструкциями по правильному поведению во время налёта никто не снабжал.
— Из вагона не берём с собой ничего. Ни продуктов, ни вещей. Бежать налегке. Понимаем? Вот деньги. — Он протянул той же Лиде несколько купюр. — Разделите поровну, пусть у каждой лежат… где-нибудь в тайном карманчике… поближе к телу. И справки.
Каждой он дал лично в руки бумажку с её фамилией, именем и отчеством, трудной фразой про принадлежность к спецгруппе товарища Бродова Н.И. и про необходимость всемерно содействовать скорейшему возвращению в расположение группы, а также с синей печатью.
— Стараемся держаться вместе, — продолжал Николай Иванович инструктаж, — не терять друг друга из виду. Мужчины получат особые указания позаботиться о вас, но вы и сами не плошайте! Крепко возьмитесь за руки попарно — это лучше всего будет. Понимаем? Так…
Он перевёл дыхание и снова собрался с мыслями.
— Куда бежать? Лучше всего — лес, перелесок. Нет леса — густые кусты. Канава на худой конец. Под вагоны не прятаться! Не стоять, не сидеть. Или бежать, или лежать неподвижно за любым укрытием, за любой кочкой — куда успели. Если что — падать прямо в грязь. Начался обстрел — бегите не по прямой, а петляя, как зайчишка. Бежать, прятаться — не стыдно: героизм нужен в другом… Понимаем?
Николай Иванович очень придирчиво обвёл нас взглядом: действительно ли понимаем, не хотим ли возразить, уточнить что-нибудь — и снова набрал воздуха.
— Так. Ещё. Если споткнулась, упала — сразу вскочить! Трудно, больно, что-то там подвернула — потом разберёшься. Вставай через силу. Видишь: подруга упала рядом — сразу дёрни, подними. Ничего не выясняй, всё — потом! Иначе, девочки, затопчут. Сначала затопчут свои, потом добавит фашист.
Вот тут, видно, товарищ Бродов впервые засёк на лицах признаки удивления и недоверия.
— Разъясняю. Человек в толпе…
Он объяснял, что в толпе и в панике даже советский человек, любой добрый и ответственный гражданин ведёт себя не так, как в обычной жизни… Трудно не согласиться после того, что мы пережили сегодня. Мне врезались в память искажённые ужасом и ожесточением лица людей, пытавшихся прорвать оцепление во время нашей погрузки. Их было жалко, и одновременно было страшно, что они так близко.
Николай Иванович вглядывался в нас с неподдельной заботой: всё ли поняли верно, всё ли усвоили и запомнили из данных нам инструкций, не надо ли что-нибудь повторить, подчеркнуть. Очень вероятно, что в тот момент он беспокоился о нас, в первую очередь, как о людях, ставших для него своими, и лишь во вторую — как о ценных кадрах своей группы. Мне так неловко стало, что я и перед лицом смертельной опасности не могу ответить этому человеку на его доброе отношение искренним участием. Наверное, я чёрствая. Другие девчонки так и льнут к нашему руководителю, и он общается с ними куда свободнее, чем со мной…
Николай Иванович заметил перемену в моём лице, но истолковал по-своему. Он поднялся и подошёл. Узкая ладонь легла на мои волосы.
— Испугалась, Таськ?
Ещё чего!