Отряду нейрозащиты ещё в начале октября была поставлена новая задача: теперь они должны были не только прикрывать центр города от ударов с воздуха, но работать на защиту Москвы от вторжения. Долго совещались, консультировались со специалистами — и разработали совершенно новые методы, в том числе было решено задействовать ряд мощных артефактов, о которых прежде и не вспоминали, не придавая должного значения. Отряд вкалывал днями и ночами, и приглашённые специалисты подтверждали: на тонком плане дело идёт, результаты усилий бойцов отряда очевидны.

Так почему же нет результата реального?! Неужели всё, что делается под командованием Бродова — вся деятельность отряда и Лаборатории, — лишь иллюзия, плод пустых фантазий кучки экзальтированных личностей?

Если Москва падёт, он не станет дожидаться решения своей участи. Не факт, что будут какие-то решения, да и не имеет значения. Всё перестанет иметь значение: всё, что любил, — утрачено, всё, чем жил, — пустышка. Он посковыривает все знаки различия и уйдёт на фронт. Не важно куда, можно и рядовым в пехоту. Прибиться к какой-нибудь части в таком хаосе не сложно. Это никому не поможет и никого уже не защитит. Просто такой способ самоубийства. Между прочим, всегда на сборах он метко стрелял: руки крепкие, зрение острое — что не стрелять! Хорошо, если удастся захватить с собой несколько врагов. А то ведь он до сего момента имел опыт вычёркивать из жизни только своих. А зачем, если всё впустую?

Николай Иванович не гордился петлицами — гордость у него вызывали только успехи в работе… Не совсем так: ещё должность и особые полномочия, вписанные в «корочки». Вот когда Бродов доставал «корочки» из внутреннего кармана — «корочки», перед которыми блёкли одинокие ромбы на петлицах, — глаза его сверкали чувством превосходства. Это могло бы порядком испортить характер, если бы не попадалось на жизненном пути вполне достаточного количества нин анфилофьевнен: людей совсем невысокого звания, от которых так много зависело в деле, в быту, а то и в судьбе. С нинами анфилофьевнами надо всегда быть собранным и внимательным, относиться к этому опасному существу с подлинным, а не показным уважением — как к могущественному противнику. И никакого небрежного размахивания «корочками».

На сей раз тактика вежливого выжидания и стремительной атаки сработала идеально. Нина Анфилофьевна не едет в эвакуацию с товарищем Бродовым! Старая карга наконец отстранена от надзора за Бродовым ввиду бесполезности наблюдения, производимого без смысла и невпопад, и вреда, наносимого ею по невежеству его деятельности. Среди хаоса московской эвакуации, среди бешеного вихря сборов мысль о победе над старой сексоткой, попортившей столько крови, грела и успокаивала…

Грела… Грела… Вот и отопление прибавили. Налаживается жизнь…

Николай Иванович вздрогнул и судорожно втянул воздух. Рывком выпрямился. Вот это да: он же заснул! Мысли, казалось, текли так стройно и логично, однако то были и не мысли вовсе, а тревожные сны. Он поднялся из-за стола, обтер ладони, которые оказались мокрыми, и лицо. Глаза, что ли, от усталости слезятся? Ладно. Надо ещё немного продержаться — до отъезда. В поезде делать будет нечего, можно и отлежаться как следует, и выспаться. Чтобы взбодриться, Николай Иванович отправился в ванную и умылся неприятно холодной водой.

Парадная форма не нужна. Полевую — на себя: в поезде уж обязательно извозюкаешься. Комплект повседневной — с собой. Плащатку надо взять: она пригодится… Форменные вещи полетели в чемодан — тут задумываться было не над чем. Зубная щётка, мыло. Бельё — прямо стопкой, как лежало на полке шкафа, не разбирая. Вот и собрался. Сэкономлен минимум час времени и масса интеллектуальных усилий. Может, для того и придумана человечеством форма — чтобы не задумываться?

К счастью, на большинство людей форма оказывает гипнотическое воздействие, а если на неё нашиты петлицы с ромбами — и подавно. Добыть машины, пробиться с оборудованием и архивом сквозь переполненный вокзал, благополучно доставить сотрудников и «учеников». Хорошо, что готовиться начали согласно июньской директиве, заблаговременно — до начала массовой паники! Несколько напряжённых дней и бессонных ночей — и вот вся жизнь Николая Ивановича загружена в просторный четырехосный деревянный вагон, утеплённый войлоком, с заколоченными окнами, печкой-буржуйкой и бесполезной маскировочной сеткой на крыше.