63. Техника[63]

Нахождение ее существенного пространства быстрее всего удастся, если мы знаем, что τέχνη – это слово, описывающее «знание», и если мы понимаем «знание» как пребывание в истине, а истину понимаем как открытость суще-бытующего, исходя из просвета пра-бытия. Тогда мы избегаем опасности постановки вопроса о «цели» «техники», а затем опасности объяснять, исходя из этого, ее «сущность». Технэ не заключается в приготовлении и изготовлении орудия труда и машин, она также не есть использование и располагание орудиями и машинами в рамках и пределах какого-то способа – метода, она также не есть сам этот способ, а также не только доскональная компетентность в таковом (ср. ниже с. 177–178.). Правда, изначальное употребление слова τέχνη было именно таковым – не было достигнуто проникновения в более изначальное, к сущности. Правда, изначальное употребление слова τέχνη было именно таковым – не было достигнуто проникновения в более изначальное, к сущности. То, что этого не произошло, имеет свою причину в том, что в эпоху господства этого слова τέχνη сущность истины, к которой принадлежит названное этим словом, оставалась без-основной и с тех пор так и осталась таковой; отсюда становится ясно, почему вся и всяческая метафизика так и не смогла никогда дорасти до сущности τέχνη и техники. Ведь она – метафизика – делит с «техникой» то же самое сущностное пространство, она не располагает никакой сферой, где она могла бы обосноваться-поместиться как обосновывающая и преодолевающая технику; техника сама становится дополнением – продолжением метафизики и ее завершением. Все и всяческое покорение техники, осуществленное в новые времена, всякое притязание на то, чтобы стать ее господином, поэтому есть только кажимость, которая достаточно плохо прикрывает порабощение – понятое метафизически. Техника есть производство-изготовление самого суще-бытующего (природы и истории-Geschichte), поддающейся рассчитыванию-просчитыванию делаемости, все пронизывающей своими делами махинативности. Но махинативность как сущение бытия временит технику; занятие которой не зависит от желания или нежелания человека – поскольку человек в сущности решен как «субъект»; субъективность человекости оформляется в наиболее чистом виде в нациях; общность нации возводит на пик-вершину обособление-ободиночивание человека в субъективности. Только там, где бытие суще-бытующего понимается, исходя из пред-ставленности и изготовленности-поставленности пред-метного и соответствующего определенному состоянию, техника приходит к господству; и опять-таки не как одна область культуры среди других или как форма цивилизации, а как то «настоятельное вникание» в истину суще-бытующего, которое ради суще-бытующего и безусловного господства его махинативности забывает об истине и отказывается от самого себя и отдает себя во власть махинативности как составная часть ее. Всякое изобретательство, открывательство, все и всяческое толкуемое, исходя из этого, творение, сооружение и привнесение проистекает из этого отвергнутого и так никогда и не обоснованного «настоятельного вникания» в «истину» как гарантированность-обеспеченность пред-ставления и изготовления-поставления сущее-бытующего в целом, в этом плане – во всяких вариантах «простейшими» (то есть здесь – кратчайшими и быстрейшими и дешевейшими) путями. Из сущности техники – как одной из обоснованных западной метафизикой и определенной ее историей основной формы разворачивания истины как обеспечения предметности суще-бытующего – только и становится понятной сущность «машины». В машине (как сущности, не как в отдельной вещи) природа только и становится гарантированной-обеспеченной и, то есть, «действительной» природой; нечто подобное происходит при смене истории-Geschichte историей-Historie, наивысшей формой которой в новые времена является пропаганда, нечто подобное происходит с самим человеком, который благодаря воспитанию-муштре и школярскому обучению становится приспособленным к об-устройству всего суще-бытующего в расчислимую махинативность. Техника в ей самой неведомом ее «настоятельном вникании» пребывает в забвении бытия, которое остается затененным – вплоть до непознаваемости-неузнаваемости – махинативным суще-бытующим. Это придает технически обоснованной открытости суще-бытующего прозрачность устраиваемого и отменяемого, характер простоты в смысле уникальной овладеваемости-подвластности без-основного-пустого.

Во времена техники возникают более многочисленные и громче, чем когда-либо ранее, отстаиваемые «аллегории-иносказания», то есть они теперь «делаются» и массово производятся, потому что суще-бытующее в целом и человек стали испытывать постоянную и неудержимую потребность в аллегориях-иносказаниях. Аллегория-иносказание есть специально достигнутая-устроенная договоренность о том, что искать какой-то смысл (истину сущее-бытующего в его бытии) – бессмысленно. В этой договоренности оно нуждается в той форме гарантии-обеспечения (то есть технике), в которой техника дает гарантии от себя самой, то есть против прорыва-вторжения истины, в том, что она, скажем, не могла бы быть только разрушением суще-бытующего, но – запустения-запустынивания пра-бытия, а посредством этого должна закладывать-распространять начала и основы в без-основном бытийной покинутости, которое отличает сущее-бытующее.

Технический ландшафт, который сегодня и в ближайшем будущем с полным правом, то есть сообразно мерилу господствующей «истины» суще-бытующего, находят и будут находить «прекрасным» – это вовсе не разрушение-разорение «природы» – ведь одновременно с техникой и благодаря ей «сущность» природы изменилась, превратившись в махинативную машиносообразность-машиноподобие, а потому в технических сооружениях-устройствах теперь совершенно все согласуется с ее «красотой». То, что еще не покорено-подчинено чисто технически, напротив, выглядит половинчатым-двойственным и безвкусным, а потому заслуживает разрушения и устранения. Техника доводит и только лишь «эстетическое» понимание прекрасного до полного господства; и это остается только лишь недоразумением, питаемым обращенными вспять чувствами, если полагают, что можно преодолеть посредством технически «прекрасного» «эстетически» прекрасное буржуазных ценителей, склонных наслаждаться им; преодолеть это нельзя, можно только планомерно поработать над переживаниями любого и каждого в «народе».

Техника содержит в себе и направляет к безусловному господству уже давно сделанный выбор-решение о сущности истины как о безопасности и о сущности бытия как махинативности. Гарантия-обеспечение махинативности есть содеянное-сделанное господством истины как гарантией-обеспечением пред-метного и составляющего состояния-обстояния. Техника есть наивысший и всеобъемлющий триумф западной метафизики, она есть таковой даже в ее распространении через посредство суще-бытующего в целом. Устроенная-организованная посредством церкви вера в христианство как ведомство, посредствующее в получении милости – это лишь прелюдия и побочный мотив по отношению к технике новых времен – для нее, в свою очередь, машинная сущность представляет собой лишь только одностороннюю предварительную форму, так как это – по видимости – еще отличается от истории-Historie и пропаганды и прочих форм «мобилизации».

«Мобилизация», однако, не только приводит в «движение» до сих пор не использовавшийся ресурс и не только ставит на службу махинативность – «мобилизация» только и превращает суще-бытующее в целом и раньше всего в махинативное. Но человек ни повелевает «мобилизацией», ни просто повелевается ей – скорее, он уже человекостью, принявшейся-подрядившейся быть субъектом, выпукло впечатан в махинативность суще-бытующего в целом. Отличение человека как «переживающей» жизни от суще-бытующего в целом как Все-Жизни – это только запаздывающее, словно хромой вестник, подтверждение бытийственного единства всего, что делаемо и может быть сделано (в широком смысле – механически) и «тех, кто делает», то есть «живой силы».

То, что в эпоху пред-определенной безусловной «организации», располагаемого – «под руками» – обустройством всего суще-бытующего именно «рпганическое» должно стать единственно желательным, к которому взывают и которое провозглашают, показывает, что теперь «механическое» (в широком смысле) поддающегося планированию и «живое» долго сохраняющейся кажимости стерли различие между собой. И то, и другое изначально уже есть одно и то же в смысле махинативной сущности всего суще-бытующего; поэтому все старания направлены на то, чтобы объяснить все «живое» в конечном счете все же «механически» – столь же поверхностно, какими оказываются и заверения в том, что еще существует склонность признавать – наряду с «физическим» то, что «относится к душе». Безжизненное и живое и их возможное «единство» и равнохождение уже заранее мыслились в метафизике как техническое.

«Материализм», «витализм», «спиритуализм» – это в метафизическом плане одно и то же: в каждом случае вещно-предметно избираемые и изображаемые присадки добавки к определенному суще-бытующему, используемые для «объяснения» самого не подвергавшегося вопрошанию и признанного недостойным вопрошания бытия, которое, однако, и так уже, со времён ἰδέα Платона, по крайней мере, толкуется по направлению к махинативной сущности. К тому же, что может быть более ясным – но едва ли достаточно продуманным в своей широте и глубине, во всей своей значимости на перспективу – чем внутренняя взаимосвязь между εἶδος – μοϱφή – ὕλη и τέχνη в «Матефизике» Аристотеля, которая задала меру для всего Запада (не только Средневековью)? В чем ином укоренено почти необходимое-неминуемое различение «формы» и «содержания», кроме как в сообразной «техническому» τέχνη интерпретации ὄν и οὐσία? (ср. в связи с этим «Франкфуртские доклады о художественном творении» 1936[64].

Уже сущность τέχνη заключается не в изготовлении, а в пред-ставляемом производстве-поставлении, а именно так, что до-ставляемое и то, что может быть доставлено, гарантирует-обеспечивает высчитываемое располагание-распоряжение не только тем, что было поставлено как раз в данный момент, но и загодя, а, прежде всего, всем и Целым, с чем оно находится в связи сообразно его произведенности-поставленности. Произведенность-поставленность заключает в себе исключительную близость (присущность) присущно-постоянного суще-бытующего.

Набрасываемая в кругу-кругозоре τέχνη (которая всегда есть μετὰ λόγου) сфера поставленности – изготовленности, становится мерозадающей для более позднего толкования всей сущебытности суще-бытующего. Она достигает своей вершины в Гегелевском определении «бытия» как «абсолютной идеи», которая трактуется как приводящая саму себя к присутствию присущность в присутствии как таковом. Это указание дается не к тому, чтобы, скажем, метафизика Гегеля обязательно излагалась в грубом смысле «технически». Скорее, следует понимать, начиная с этого места, всю метафизическую масштабность-значимость τέχνη и решительно отделить ее от лежащего на переднем плане различения «механического» и «биологического». Что получается из этого для сущности метафизического искусства Запада – а все его искусство метафизично, то же, которое принадлежит к «Просвещению» и «эстетике» – и подавно – здесь не может быть прослежено.