Книги

Постижение смысла

22
18
20
22
24
26
28
30

Очеловечивание человека, однако, есть не только причина очеловечивания суще-бытующего в целом, но в то же время и причина обожествления мира. В этом двойственном образе «антропологизм» достигнает своей неограниченной метафиической сущности.

Но как позволяет преодолеть себя очеловечивание человека? Только исходя из выбора в пользу осново-положения истины пра-бытия. С нею человек отличается не только как суще-бытующее от суще-бытующего, но посредством ей он переносится-помещается в просвет пра-бытия – и вместе с ним предварительно сводится вместе на основе уже произошедшего, но еще не обоснованного надежно событования-вмиг-своения человеческой сущности посредством пра-бытия.

Но разве посредством подчеркнутого и исключительного сведения вместе-сопоставления и противопоставления пра-бытия и человека уже не сделан выбор и не принято решение о выделении человека – что именно он существенно определен в принадлежность к истине пра-бытия – и, сообразно этому, толкуется себя – как суще-бытующее, каков он есть, – так-то и так-то, то есть ставит себя в позицию по отношению к суще-бытующему в Целом?

По какому праву делается этот выбор? Или тут вообще не делается никакого выбора? Дает ли здесь лишь о себе знать всего лишь некоторая данность, которая имеет место? Но кто находит эту данность и в каком месте кому она дана? Натыкается-на-ходит человек на пра-бытие или пра-бытие настраивает человека так, что он натыкается-на-ходит на него? Куда должен быть повернут человек и на что нацелен-ориентирован, с чем связан, чтобы было надежно обеспечено нахождение-обретение им своей сущности вообще? Кто проведет здесь границу связей и отношений, уклониться от которых и обойти которые стороной нельзя? В какой мере человек втянут-вовлечен в эти связи и отношения?

Ведь знает ли человек вообще «непосредственно» когда-либо о себе самом? Или каждое непосредственное «само» рассмотрение «Я» представляет собой именно первый и чаще всего встречающийся окольный путь, на котором человек как раз встречает много всякой всячины, но все же все больше и больше удаляется от своей сущности?

Разве человек не верится постоянно вокруг созданной им самим кажимости-видимости его самого? Но какова кажимость?

Почему бы нам просто не передать человеку преимущественное право определять господствующее в тот или иной момент мнение о себе самом? Но когда и как он бывает самим собой?

Самим собой он бывает все-таки тогда, когда соответствует своей сущности. Однако эта соответствие со-бытует себя в со-бытовании пра-бытия, которое обретает основу и обеспечивается в подлинности-собственности Вот-Тут-бытия.

Однако такое всякий раз кажется опять-таки лишь произвольными определениями – вероятно, результатом «наитий», приходящих в голову, которые ничего не могут противопоставить силе и власти «действительной» человекости, которая сейчас начинает утверждать себя во «власти» планеты, и она каждодневно со всей настойчивостью возвещает свою действительную сущность. Разумеется, – но откуда становится и чем обосновыватся то, что «действительное» – это тоже существенное и даже скрыто несет в себе сущность бытия? Это остается ничать не под меньшим вопросом, чем предшествующие результаты «наитий». Но если одно стоящее под вопросом противостоит другому стоящему под вопросом, то как и кто должен делать выбор и принимать решения? Или перед любым выбором надлежит узнать, что здесь существует такое стоящее под вопросом, в каковом стоящем под вопросом суще-бытующее в целом и его притязания на «истину» и определение сущности самости человека одинаково сомнительны и достойны вопрошания? А почему одинаково сомнительны и заслуживают вопрошания? Например, потому что и то, и другое в Сокрытом еще вынуждены взаимо-принадлежать существенно друг к другу и потому, что эта принадлежность есть указание-намек на существенность сомнительного, достойного вопрошания – самого пра-бытия? Так, что мы нигде и никогда не сможем обойти пра-бытие стороной – разве что мы утонем в забвении бытия, каковое забвение, пожалуй, конечно, должно принимать во внимание действия и позиции, которые, по всей видимости, правда, сопрягаются с призывами к эффективному-действенному как действительности действительного, но, на самом деле, все пра-бытие мыслится – постольку, поскольку мыслится «действительность».

Не то, что такое забвение бытия снова и снова наносит пощечины самому себе и «противоречит» самому себе, но «противоречие», если следовать обыденным представлениям, не может быть терпимым «по правилам логики» – и это здесь мешает. Но кто же обоснует такую роль «логики» и «логического» как мерила? (Скорее всего, тут все ограничится ссылкой на действительное как разумное, то есть соответствующее пользе как цели.)

Мешает здесь не «противоречие»; ему не позволяют мешать и сбивать себя с толка. Но статься, что оно – между делом – произведет в полной мере такое разрушение, которое приведет к запустению – причем так, что оно менее всего будет бросаться в глаза именно там, где забвение бытия угрожает стать полным. Погружение в забвение бытия есть способствование запустению-запустывываню, в силу чего человек позволяет уйти в песок той основе, на которой единственно могла бы стоять его власть над суще-бытующим: настоятельное вникание в истину бытия.

Человек есть тот, от кого – чтобы помыслить его в его сущности – следует отмыслить прочь мышление – но куда отмыслить? Однако этот вопрос: куда? тоже относится к от-мысливанию, принадлежит ему, он не повергает в растерянность и не лишает основы, но подтверждает и утверждает самого человека как вопрошателя, в качестве какового он только и может быть достаточно силен, чтобы сказать «Да» и «Нет», делая свой выбор, который, прежде всего, управляет согласиями и присоединениями к нему.

Только как вопрошающий, который задает именно этот вопрос, он может быть истинным стражем-хранителем истины самого бытия, которое даруется ему и только ему даруется как вопрошателю – в качестве того, что более всего стоит под вопросом и наиболее заслуживает вопрошания. И это наиболее сомнительное и заслуживающее вопрошания есть без-дно-основная основа всего и всяческого «созидания»-творения, сущность которой нам следует мыслить более изначально – не как создание структур-образов, а как основополагание мест и путей Вот-Тут-бытия, посредством В-Между-Тем которого борьба встречного противничания-ответствования и спора вы-барывает себе «мгновение». (См. Истина – Просвет – «Мгновение».)

IX. Антропоморфизм[57]

61. Антропоморфизм[58]

Антропоморфизм – это высказанное вслух или невысказанное вслух, признанное или принятое без осознания убеждение, что суще-бытующее в целом есть то, что оно есть, и то, как оно есть, в силу и сообразно тому представлению, которое протекает как жизненный процесс среди прочих жизненных процессов в человеке, то есть в наделенном разумом животном. Суще-бытующее – то, что называют так и знают под этим названием – есть содеянное человеком, есть плод человеческой деятельности. Антропоморфизм менее выступает как готовое учение, которое нуждается в обоснованном изложении-представлении. Он тотчас же обеспечивает согласие с собой и свое признание в качестве «веры», озаряющей еще до того, как появится что-то, что можно изучить – веры, которая распространяется на основе мнения и подкрепляется мнением: чем бы ни был по сути своей человек, оно вообще не могло бы поставлено как-либо под вопрос как предмет. Антропоморфизм в любое время и для всякого может быть проясняюще-просветляюще сведен к своему первому и последнему тезису: все, что было пред-ставленно, было сказано и прояснено в вопрошании – все это «человечно», «присуще человеку». И все же самое существенное в нем – это не очеловечивание суще-бытующего, а дающее о себе знать самым разнообразнейшим образом сопротивление любой возможности изменения сущности человека. По этой причине он также охотно берет на себя функцию обеспечения увертки от всякого требования решающего и решительного вопрошания.

Неуязвимость антропоморфизма в обманчивой кажимости его видимости основывается на том, что и попытки защититься от него он тоже переводит в сообразную ему плоскость и направляет на сообразный ему путь – до тех пор, пока постижение смысла не дойдет до существенно более изначального полагания основы. Условия для этого, однако, заключаются в открытии того, что очеловечивание суще-бытующего – независимо от того, признается оно или отрицается, – проистекает из очеловечивания бытия. Это должно здесь означать следующее: вопрос об истине бытия остается неведомым и незаданным. Отношение человека к бытию следует считать пред-решенным – посредством прояснения человеческого (очеловеченного) отношения человека к суще-бытующему. Подлинная опора антропоморфизма поэтому теперь – метафизика как таковая. Она, к тому же, обеспечивает пространство для его утверждения и его отпору. Это может объясняться выродившейся чуть ли не до полной неплодотворности контригрой «субъективизма» и «объективизма» в метафизике Нового времени. «Субъективизм» при этом вынужден пониматься, разумеется, в полноте его сущности – и, то есть, метафизически. Он есть присовокупление человека (будь – то как «я» или как «мы», как «отдельного индивида» или как «сообщество», как «духа» или как тела, как чисто только живого существа или как «народа») в смысле субъ-ектива, то есть такого суще-бытующего, исходя из которого и в расчете на которое «объясняется» все суще-бытующее в своей суще-бытности. «Объективизм», опять-таки взятый метафизически, с необходимостью оказывается оборотной стороной субъективизма – как только он становится в своей сущности полностью непрозрачным и само собой разумеющимся. Человек, т. е. субъект, забытый в качестве такового, принадлежит к целостности суще-бытующего в смысле «объективного» – и в пределах его оказывается лишь мимолетной пылинкой.

Возвышение человека до существа, наделенного неограниченной силой и властью, и отдача-выдача человека во власть непостижимой судьбы, определенной ходом-протеканием суще-бытующего в целом – это нечто взаимозависимое, и это одно и то же. Различия античного «антропоморфизма» и антропоморфизма, свойственного Новому времени – это внутренние различия в пределах метафизической основной установки до сих пор существовавшего западного человека. Хотя они существенны для отдельных ступеней и процессов протекания метафизического мышления, они могут оставаться за пределами этого рассмотрения, посвященного постижению смысла антропоморфизма.

Так как антропоморфизму не может быть свойственна «развернутая систематика», поскольку он всегда остается только лишь сведением к одному главному тезису, постижение смысла должно выражаться в том, чтобы посредством своего вопрошания всегда только целить и попадать, заходя с различных «сторон», в одну и ту же основную установку, то есть делать ее сомнительной и, тем самым, достойной вопрошания в каждом аспекте.

1. Может ли человеческое поведение вообще и человеческое «мышление», в частности, быть тем, чем они есть, как-то иначе, кроме как будучи постоянно укорененными в «человеке»?