Даррит жестом предложил Омарейл занять место.
– А ты что, будешь весь вечер стоять? – уточнила она, на что он лишь безразлично дернул плечом.
– Садись рядом со мной. – Она придвинулась к ручке, чтобы освободить ему место. – Я буду чувствовать себя некомфортно, если ты будешь изображать торшер у меня за спиной.
Норт неохотно опустился на сиденье. Стало тесно.
– Так вам комфортно? – с сарказмом поинтересовался Даррит.
– Психологически – да, – отозвалась Омарейл и поерзала, чтобы ручка кресла не впивалась в бедро так сильно.
Никто здесь не церемонился: не представлял гостей друг другу, не обслуживал и не убирал посуду, не интересовался, вкусна ли еда и хватает ли выпивки. Зато все оживленно беседовали, крича порой с одного края бесконечно длинного стола на другой. Больше того, довольно скоро девушка, что сидела почти напротив Омарейл, принялась играть на лютне. Все, кто был рядом с ней, тут же бросились заказывать любимые мелодии. А почти у самых ворот мужчина с длинными волосами, небрежно убранными в хвост, достал гитару, вручив соседке небольшой бубен. У них был свой репертуар. Что происходило дальше, за воротами, принцесса не видела, но говорили, будто там начались танцы.
Во внутреннем дворе стояли газовые фонари, которые вскоре зажгли. Вечерняя синева тут же окрасилась в желтый.
Первые полчаса Омарейл просто слушала чужие разговоры, пытаясь разобраться, кто есть кто. Даррит завел беседу с пожилым господином, сидящим справа от него. Сперва это было что-то незначительное вроде погоды, но немыслимым образом скоро их диалог перерос в жаркий спор об общественном транспорте.
– Даррит! – окликнула госпожа Тулони, и оба – Норт и его собеседник – замолчали и посмотрели на женщину. – Оставь ты Севера в покое, он даже толком не поел.
Пожилой мужчина крякнул что-то неразборчивое и продолжил сыпать аргументами в защиту своей точки зрения. Норт замешкался на несколько секунд, а затем снова включился в разговор.
Омарейл повернулась к Фрае и тихо спросила:
– А кто это? С кем разговаривает… Север?
– Ох, это Горн Даррит, мой дальний родственник. Я жила у него какое-то время, когда в юности приехала в Астрар.
Принцесса понимала, что это не могло быть совпадением: вероятно, Горн или кто-то из его семьи был связан с Нортом, дал ему свою фамилию. Омарейл решила разузнать об этом позже у самого Норта.
Она посмотрела на Гвинею: та тоже вызывала немалый интерес. Статная, уверенная в себе, эта женщина ежеминутно раздавала указания, громко переговаривалась с гостями, сидящими и далеко и близко, требовательно просила передать ей картофель или салат, в общем, вовсе не вела себя как человек, подавленный волей эксплета.
Омарейл долго думала, как задать вопрос госпоже Тулони, чтобы не вызвать подозрений. Наконец, когда появилась пауза в беседе Фраи и ее соседки, такой же рыжеволосой, но куда более словоохотливой, принцесса тихо поинтересовалась:
– Госпожа Пилари кажется энергичной и уверенной женщиной. Хорошо, что на ней не сказалось влияние Совалии, не правда ли?
Она тут же поняла, что затронула важную для Фраи тему. Госпожа Тулони отложила вилку и склонилась к уху Омарейл:
– Гвинея толком с Совалией и не жила, у них разница семнадцать лет. Совалия была еще малышкой, когда Гвинею позвал замуж Тома Пилари. Он был родом из Астрара, хотя познакомились они еще в Фортосдоре, он туда приезжал по рабочим делам с отцом. У Пилари тут небольшая фабрика по производству бумаги, они в Фортосдоре закупают дерево. Тома стал туда постоянно ездить – тогда еще всем заведовал его отец, а Тома был ну так, на побегушках. Учился всему, конечно, опыта набирался. Познакомился с Гвинеей и забрал сюда, едва ей стукнуло восемнадцать. Она и сама рада была сбежать, потому что чуяла: неладное с сестренкой. Говорила мне, будто родители рассудком помутились. Я из ее рассказа быстро сообразила, в чем было дело, тогда и попросила познакомить с Совалией. Совалия как раз сама в Астрар перебралась. Гвинея представила нас, хотя не очень-то любила с ней общаться. Но тут же все друг друга знают через одного-другого-третьего, совсем не поддерживать отношения трудновато.