– Но рано или поздно случится, если девчонка будет играть, где ей вздумается!

Альфред, красный до ушей, виновато смотрел в тарелку, но, когда сестра отвернулась, состроил Лючии смешную рожицу. Девочка улыбнулась и тут же поспешно опустила глаза, боясь новой вспышки материнского гнева.

Каждое воскресенье Лючия вместе с родителями посещала мессу в церкви Святой Агаты дель Кармине. Мари, особенно почитавшая эту святую, много раз пересказывала дочери историю мученицы, хотя большую ее часть Лючия поняла лишь спустя годы. Будучи малышкой, она недоумевала, чего такого страшного хотел от Агаты городской префект, что та скорее предпочла пытки и смерть на костре. Мать не разъясняла значения слова «домогательства» и не уточняла, что случилось с Агатой в публичном доме, куда ее отправили после того, как она эти самые домогательства отвергла. Лючии оставалось довольствоваться пугающим, не вполне понятным словом «грех», за которым неизбежно последует небесная кара.

– Храни себя для достойного человека, – часто повторяла Мари. – Будь целомудренной, как Святая Агата. Иисус вознаградит тебя и пошлет доброго мужа и много здоровых сыновей.

Лючия догадывалась, что мать болезненно переживала то, что после первых тяжелых родов больше не могла иметь детей. Она надеялась родить Карло сына, который бы продолжил семейное дело, и, вероятно, в глубине души жалела, что ее первенцем оказалась девочка. Мари была строга с дочерью, и Лючия инстинктивно тянулась к отцу и Альфреду. Она мечтала о своей собственной семье, в которой ее дети – как мальчики, так и девочки – познают материнскую ласку.

Она никогда не звала Альфреда дядей, только по имени. Разница в возрасте не мешала им быть друзьями. Взрослея, она всё чаще бывала в его комнатке под крышей, где они играли на пианино в четыре руки, распевали арии из оперетт Оффенбаха и Штрауса и передразнивали двух помощников Морелли, которые жили при аптеке. Помощники ничего не смыслили в музыке, считали Альфреда нахлебником и открыто издевались над ним. А между тем молодой человек играл на органе в церкви, расположенной в нижнем городе, и, хоть и не мог позволить себе отдельное жилье, ежемесячно отдавал Морелли весь свой скромный заработок.

Когда ей исполнилось семнадцать, Альфред сказал:

– Нам нужно в Милан. Мой знакомый скрипач получил место в оркестре Ла Скала. Он сможет устроить для тебя прослушивание. Только представь, Лючия: ты будешь петь на сцене оперного театра! А я стану давать частные уроки, Джузеппе обещал рекомендовать меня своим покровителям.

Они рассказали Карло. Морщинки в уголках отцовских глаз стали еще глубже.

– Я слышал, как ты поешь, дочка, и не стану тебя удерживать. Только не забывай ходить к мессе. В большом городе, да еще в таком месте, как театр, слишком легко поддаться пороку. Пусть Господь тебя направляет. А с твоей матушкой я сам поговорю.

– Спасибо, папа.

Лючия поцеловала его в щеку, вдохнув знакомый запах табака, таящийся в моржовых усах. Морелли посмотрел на того, кого всегда любил как сына.

– Я знаю, что ты будешь ее беречь. Помни, Альфредо, я доверяю тебе свое самое дорогое сокровище. Ты мужчина, а она еще дитя. Я буду спокоен только зная, что ты рядом с ней.

Поймав взгляд Альфреда Беккера, Лючия залилась краской. Она давно знала, что ей не нужен никто, кроме него.

В Милане они сняли комнату на деньги Морелли, но уже через месяц Альфред взял на себя оплату всех расходов. Его приняли в нескольких знатных домах, где он стал обучать музыке капризных богемных отпрысков, а Лючия своим голосом и грацией покорила главного дирижера Франко Фаччо. По его протекции она поступила в консерваторию, а затем и в труппу театра.

Еще Стендаль в свое время писал, что Ла Скала – это «салон, где бывает весь город». По вечерам подковообразный зал наводняла аристократическая публика: в опере назначались встречи, обсуждались последние новости, демонстрировались наряды и по секрету передавались пикантные светские сплетни. Юную певицу заметили очень скоро, и ее начали осаждать поклонники.

Теперь, глядя на свое отражение в трельяже в крошечной грим-уборной Гранд-Опера, Лючия Морелли думала о том, как опьянил ее первый успех. В то время ей представлялось, что отныне жизнь станет совершенно иной, ведь она блистала в высшем свете, о чем дочь аптекаря не могла и мечтать. На вечеринки и в рестораны певицу сопровождали восторженные молодые люди, ее лицо смотрело с расклеенных по городу афиш, всюду ее узнавали и обожали. Отец ею гордился, и даже мать со временем смягчилась и простила ей побег из дома. Только Альфред становился всё более угрюмым и неразговорчивым. Они уже не делили одну комнату на двоих, а снимали просторную квартиру с видом на канал Мартезана, и синьорине Морелли прислуживала личная горничная.

– Ну же, Фреддо8, не будь таким суровым, ты меня заморозишь, – Лючия рассмеялась и невольно вспомнила, как один из ее поклонников однажды заметил, что ее смех способен заставить музыкантов забыть о дирижерской палочке и звучать в такт собственным переливам. – Не ты ли мечтал, чтобы я пела на сцене?

– Я искренне рад за тебя, Лючия. Но ты принимаешь подарки так, будто ждешь предложения руки и сердца. Ты ведь понимаешь, что ни один знатный синьор не женится на певице?

Двадцатилетняя Лючия отказывалась это понимать.