Меня любили, потому что я не боялся. Без хвастовства — не боялся. И всё. За меня были хорошие люди и мое собственное умение ставить спектакли.
В этом саду мы придумывали с Давидом Боровским спектакль по «Сорочинской ярмарке». Сюда бы со всей Москвы шли волы, таща за собой подводы с людьми и товарами. Каждый кусок сада был бы огорожен тыном. Наше здание на время ярмарки превратилось бы в хату, где Солоха принимала любовников. А «Ночь на лысой горе» пелась бы в Новой опере, прямо напротив моего театра.
И ходили бы счастливые парубки и девчата, заплевывая весь сад семечками. Ничего, после праздника выметем.
И звучала бы музыка Мусоргского, и ревели бы волы, и Москва, может быть, с интересом прислушалась бы к этому голосу настоящей жизни. Вот на что способен маленький заброшенный театр в саду.
Я люблю, как в детстве у деда, найти место между огородами и сараями, притащить кем-то брошенный аккумулятор для солидности, пригласить друзей, и всей шайкой сидеть на траве, прикрывшись брезентом, — ничто тебе не мешает, не угрожает.
Хорошее это место — театр «Эрмитаж».
Я придумывал всё, чтобы отбить у них желание нас уничтожить.
— Миша, — сказал мне однажды Любимов, — не геройствуйте. Сейчас другое время, никто не придет на помощь, вынесут в гробу из театра, и никто не заметит.
До сих пор не понимаю, зачем мне нужно об этом знать?
Белая овца
Радоваться без любви смысла не имеет, но можно радоваться, что мы еще живы.
Чьи черты у этого моего спектакля?
Как распознать, кто прячется за ним, какая моя влюбленность?
Не вспомнив женщины, вообще не могу начать вспоминать. Чем я жил? Кому служил в тот момент?
Я так любил это стихотворение Хармса «Белая овца», что читал его повсюду, даже наедине с собой. А те, кто подглядел, что я снова бормочу:
начинали меня поддразнивать, продолжая:
Я для них становился белой овцой. Это они всё перепутали… Но как возник этот спектакль, я всё равно не помню.
Помню только, что музыка стала возникать раньше. В странную пору моего самодельного композиторства я напевал возникшую тему и записывал на магнитофон… Напевал где угодно. Стеснялся быть обнаруженным, но мычал ее повсюду, приводя случайных соседей в замешательство.
Она была безусловно любовной, эта тема. Но еще она была темой возвращения, а не темой ухода. Она возникала, чтобы остаться навсегда. Последняя сочиненная мною музыка. Счастливая мысль — ЛЮБОВНЫЙ Хармс. И это после самого смешного моего спектакля по Хармсу «Школа клоунов» с Любой Полищук. Но заподозрить Хармса в умении любить требовало риска и смелости.
Вернуться к Хармсу через любовь.