Есть и другой тип коллекционера. Например, Марк Рац – собиратель детской книги первой трети XX века. Коллекция – весьма репрезентативная. Понятен и мотив собирателя. Именно этот период – абсолютно уникальная, никогда больше не повторившаяся эра в истории детской литературы, когда союз гениального детского автора (например, Чуковского) и гениального иллюстратора (например, Конашевича) давал фантастический по качеству и эффекту результат. И вот что характерно: настоящий собиратель не жалеет денег. Те образцы детской литературы, которые собрал Рац, стоят по сегодняшней конъюнктуре чрезвычайно дорого. Хотя собрание Раца, во-первых, не исключительно книжное – он собирал иллюстрации, – во-вторых, коллекция складывалась не только и не столько из поисков в букинистических магазинах.
Кстати, популярная детская советская литература, как и вообще многое советское, от атомной бомбы до универсамов, была во многом заимствованной. Александр Волков, автор «Волшебника Изумрудного города», черпал вдохновение у американца Фрэнка Баума (его книга «Удивительный Волшебник из Страны Оз» вышла в 1900 году). Николай Носов позаимствовал целый ряд персонажей своего «Незнайки» у канадца Палмера Кокса (1840–1924). Его «Новый Мурзилка. Удивительные приключения и странствования маленьких лесных человечков», которые он сам же и проиллюстрировал, были изданы в России в 1913 году и повествовали о Знайке, Незнайке и прочих персонажах на уродливых тонких ножках, в том числе и о Мурзилке. Палмер Кокс был надолго забыт, а несколько абсурдистское понятие «Мурзилка» осталось.
В мае 1924 года возник детский ежемесячный журнал «Мурзилка», издание ныне забытой «Рабочей газеты», выходившей с 1922 по 1932 год. Впоследствии над журналом взяли шефство более серьезные учреждения – ЦК ВЛКСМ и Центральный совет Всесоюзной пионерской организации имени Ленина. Что характерно, и «Пионерская правда», и «Комсомольская правда» появились в 1925-м – это было время институционализации коммунистических воспитательных процессов.
1920–1930-е, несмотря на регулярные политические погромы, – эпоха расцвета книжной графики и детской литературы, который не повторился ни после войны, ни в постсоветский период. Неверно сводить тогдашнее журнальное и книгопроизводство к конструктивизму – хватало любой эстетики. Потому что люди, работавшие в детской иллюстрации в тандеме с детскими писателями, были безгранично талантливыми и по-ремесленному универсальными. Ярчайший пример – Владимир Михайлович Конашевич, оформлявший в разные годы одну и ту же книгу в разной манере и сохранивший при этом свой узнаваемый стиль.
Дом книги на Невском, где располагалось ленинградское отделение Детиздата, был основным источником искусства для детей: здесь работал Маршак. Здесь возникли самые блистательные образцы журнальной периодики для детей – «Чиж» и «Еж». С ними в первую очередь связаны имена Даниила Хармса, Николая Олейникова, Александра Введенского, Евгения Шварца, Корнея Чуковского.
Конечно, «Мурзилка» тоже был в «тренде», достаточно посмотреть обложки и тексты. Расцвет детской литературы и иллюстрации, что называется, «поднимал все лодки». Но ленинградским детским изданиям этот журнал явно уступал: «Чиж» и «Еж» стали неповторимой классикой, которая жила недолго, как и многие авторы этих изданий.
Есть какая-то странная логика в том, что более или менее современный образ Мурзилки был создан Аминадавом Каневским именно в 1937 году. Это ничего, что облик желтого, симпатичного, явно неизвестного науке зверька в пижонском берете был аполитичен: в последующие годы ему умело вставляли в лапы красные флажки. С 50-х годов «Мурзилка» и «Веселые картинки» получили монополию в сфере детской периодики, а каждый этап развития этих журналов соответствовал духу эпохи: иные обложки «Мурзилки» 50-х, пожалуй, не уступают «Нью-Йоркеру» (обложечные иллюстрации тоже печатались одно время без анонса или подписи), а несколько поскучнели оба издания – в том числе с точки зрения иллюстративной стилистики – начиная с 70-х. Если не считать, конечно, некоторых стилеобразующих образцов, например, творчества иллюстратора Виктора Чижикова, автора олимпийского Мишки…
Букинистическая охота – удел терпеливых. Удача непредсказуема, но терпение иногда вознаграждается: иной раз можно напороться на экземпляры удивительных книг, которые почему-то стоят несообразно дешево. Например, самое первое издание «Охранной грамоты» Пастернака: понятно, что это не шедевр книжного оформления, книжица невелика, в простой синей обложке, не в лучшем состоянии. Но не может прижизненный Пастернак стоить меньше тысячи рублей. Но ведь стоил. А драгоценная стенограмма XVII партсъезда «победителей» – 500 рублей! Или альбом Сергея Чехонина, автора решительно антисоветских и декадентских иллюстраций к «Тараканищу» Корнея Чуковского (даром, что ли, дело закончилось для художника эмиграцией!): четыре тысячи за такое сокровище – это не дорого. А Мстислав Добужинский – 20-х годов! – за три тысячи?
Что уж говорить о периодике. Она, конечно, ползет в цене вверх. И разумеется, подшивка старой «Нивы» стоит реальных денег. Но вот «Красную Ниву», выходившую в 20-е и некоторое время в 30-е, можно приобрести по цене двух бизнес-ланчей в хорошем московском ресторане. Не говоря уже об «Огоньке», «СССР на стройке», «Крокодиле», кольцовских «Смехаче» и «Чудаке». Если повезет, безумцы вроде меня имеют шанс поймать момент и скупить все имеющиеся в наличии «Веселые картинки» 60-х и 70-х – по качеству и трепетному отношению к ребенку с сегодняшним детским «глянцем» не сравнить.
Чтобы вылавливать все эти жемчужины, надо быть очень внимательным. И знать места. Совсем как на настоящей охоте или рыбной ловле.
Едва ли сейчас остались персонажи уровня советского эстрадного артиста Николая Павловича Смирнова-Сокольского, в библиотеке которого было 15 000 книг, включая прижизненные издания Пушкина. (Над подготовкой к печати аннотированного каталога его библиотеки несколько лет работал коллектив из пяти человек.) Это был настоящий охотник. Сегодня букинистические отделы, даже самые лучшие, не ломятся от посетителей, хотя собиратель собирателя видит издалека. В очереди в кассу, груженный старой периодикой и – по максимуму – горой тонких детских книжек и журналов с иллюстрациями выдающихся советских художников, я поймал внимательный взгляд сравнительно молодого человека с депутатским значком, обладателем примерно такого же набора покупок. Мы разговорились, как старые знакомые, но – тихо: нашу отдающую некоторым безумием страсть едва ли разделяли даже продавщицы отдела…
Смирнов-Сокольский писал: «Меня часто спрашивают: „А зачем вам Пушкин непременно в первом прижизненном издании? Разве нельзя прочитать «Евгения Онегина» в издании позднейшем, сегодняшнем?“… Но люди любознательны, и многих интересует – каким именно впервые тот же „Евгений Онегин“ предстал перед глазами читателей». Потому и изумляет низкая цена на первое издание «Охранной грамоты». И совершенно не смущает сравнительно высокая цена на второе издание «Трех толстяков» Олеши с вклеенными иллюстрациями Добужинского: эту книгу я выхватывал с полки в буквальном смысле озираясь – чтобы никто не имел даже возможности перехватить. Второе издание «Зависти» с иллюстрациями Альтмана – не меньшая удача. Все равно что для Сокольского первое прижизненное издание «Мертвых душ» Гоголя с облож кой, нарисованной автором…
«Веселые картинки» 1960-х говорят об эпохе не меньше, чем любое исследование. У этих затрепанных полос есть своя история и своя – детская – душа. Потому что на них оставлены детские следы – карандашом, ножницами, руками. «Чиж» с Ворошиловым на коне на обложке, идеологизированные книжки Михалкова с рисунками Ротова, безыдейные комиксы Сутеева, нарисованные в самые глухие годы советской власти, свидетельствуют об эпохе, как живые очевидцы, «говорящие головы». Можно ли на это пожалеть денег? А дореволюционные детские книги со следами детского карандаша – возможно ли преодолеть соблазн добиться эффекта присутствия в другой эпохе, сохранить этот отпечаток времени у себя?…
В моей библиотеке много изданий стихов Сергея Михалкова – тех, которые читал брат, затем приобретавшихся уже для меня, потом – покупавшихся мной в букинистических. Пример странного пристрастия? А если разобраться?
Многие события, которые произошли при его жизни, давно стали историей, а он соответствовал времени – щеголял в дорогих итальянских кардиганах и шейных платках, привычно заикаясь, рассуждал о текущих сюжетах, принимал награды от очередных правителей… Сергей Михалков был одной из самых адаптивных фигур среди деятелей российской культуры. Он двигался по кровавой советской истории, как когда-то говорили об Анастасе Микояне, проскакивая «между струй».
Похоже, эта адаптивность была его естественным состоянием, его даром, о котором, конечно, можно было судить в терминах добра и зла, но вряд ли этот измеритель годится для Михалкова – он просто невероятно точно обтекал контуры времени. Приспособленец? Не совсем: слишком уж органично он это делал.
Скорее всего, он сделал немало добра, особенно с точки зрения устройства быта, многочисленным советским писателям, нуждавшимся в улучшении жилищных условий. Все-таки два десятилетия у кормила Союза писателей РСФСР (а до этого в московской организации) превратили Михалкова просто в очень могущественного человека. Ему было не жаль и не сложно выделить кому-нибудь квартиру. Но с той же легкостью и естественностью он становился на передний край идеологических и погромных кампаний – уж если топить Бориса Пастернака, то не просто обличать, а требовать его высылки из страны (собрание писателей осенью 1958-го).
Михалков был по природе своего дара популяризатором и дидактиком. Потому и стал детским писателем и автором трех версий гимнов. Гимны – это ведь, в сущности, детские стихи: в них четко и ясно, без вывертов, рассказывается о главном. Об этом своем творческом кредо Сергей Владимирович сообщал в «Песенке юных читателей»:
Понятная и занятная – это ключевые понятия. То, что непонятно и неинтересно – нам не нужно. Но важно, чтобы было еще поучительно и идеологически правильно. В этом Михалкову не было равных – потому-то он и считался мастером такого жанра, как басня:
Что уж говорить о стихах-передовицах и поучительных историях на актуальные политические темы! Если на дворе испанская война – он пишет стишок про мальчишку из Бильбао. Если конфликт с японцами – мальчик Миша Корольков, попавший в плен, на допросе отказывается сообщить число ворошиловских стрелков среди школьников Сахалина. И тут же перебрасывается мостик от частной судьбы к государственному уровню – в жанре «Спасти рядового Королькова»: