А вот из «Мечтателей» невозможно извлечь уроки. 1968-й год слишком далеко, чтобы «зажечь» несогласных. Альтюссер с Лаканом кажутся неудобоваримой тарабарщиной. Годаровские фильмы для молодых сложны и скучны. Контркультура если и возникает в сегодняшних российских мегаполисах, то исключительно для того, чтобы немедленно переплавиться в массовую культуру, эстрадное шоу. И потому 68-й с его «мечатателями» – это всего лишь история, просто история, оживленная Эросом. У ироничного Бернардо Бертолуччи, лишившего киносредствами невинности уже вторую красавицу актрису (вслед за Лив Тайлер в «Ускользающей красоте» – Эву Грин), пафос молодежного протеста полностью девальвируется тем, что без обналичивания родительского чека и употребления внутрь папиного вина юноши и девушка не могут существовать физически. Буржуазные материальные ценности побеждают силу интеллектуальной революции, запертой в квартире, а потом вырывающейся на баррикады, которые не способны защитить молодые жизни. Уж лучше папин чек, чем смерть на улице, где под булыжниками – пляж…
1968-й – вообще год булыжников. Мир сотрясается от гомона толпы, швыряющейся булыжниками в полицейских, от подземного рокота идущих по пражскому булыжнику советских танков, на булыжник Красной площади садятся несколько мужчин и женщин, одна из них – с коляской и чешским флажком. А маленький мальчик в панамке марширует с деревянной палкой, изображая перед папиной камерой солдата, затем мирно пересыпает стремительно струящийся теплый и мягкий песок Серебряного Бора, так не похожий на грубый булыжник.
… Побывал я в этом Серебряном Бору недавно. Был очарован герметичной наркомовской эстетикой 1930-х годов. Запахом крашеного дерева. Осыпающимися иголками, которые мгновенно отзывались на порывы ветра. Пытался с кем-то там говорить о «том самом троллейбусном круге, который у Трифонова». И не был понят. Куда деваются целые культурные слои? Туда же, куда и вещи?
На следующий год, в 1969-м, американцы высадились на Луне. С конца 1950-х до середины 1970-х два мира, две системы, а в просторечии – «два мира, два Шапиро» соревновались в гонке вооружений, гонке технологий, космической гонке. Это соперничество, имевшее все признаки как социалистического соревнования, так и капиталистической конкуренции, много что ставило под угрозу на планете Земля, но в то же время оказалось фантастически мощным двигателем прогресса и одновременно средством сдерживания двух сверхдержав.
Мы им в октябре1957-го – спутник, а через месяц, чтобы добить, – собаку Лайку, перекочевавшую на пачку одноименных сигарет, с которой победно смотрела умными еврейскими глазами космическая собачка. Они нам в 1958-м – свой первый спутник. Мы им в 1959-м – первую посадку на Луну. И так всю дорогу…
Администрация Дуайта Эйзенхауэра была сильно озабочена советскими успехами. К концу его президентского срока было создано космическое агентство НАСА. Советский спутник спровоцировал во многих ощущение кризиса и даже паники. Разумеется, советские достижения трактовались в сугубо военном аспекте, что не было лишено оснований: Королев пообещал генералам спутника-шпиона, но для начала в обмен получил отряд космонавтов – он хотел запустить в космос человека. Удивительным образом первоначальное отставание США в космосе объяснялось как раз антимилитаризмом президента Эйзенхауэра, точнее, его брезгливой неприязнью к запросам лобби, которое он называл «военно-промышленным комплексом».
Ситуация изменилась при Джоне Кеннеди, но вовсе не потому, что он был видный милитарист: молодой американский президент должен был чем-то ответить на полет Юрия Гагарина.
Меньше чем через месяц после полета первого советского космонавта в космос отправился американец Алан Шепард. Конкурировать с Гагариным он уже не мог, скорее полет был важен с точки зрения внутриамериканских целей: Кеннеди нужно было убедить Конгресс в том, что космос стоит мессы и денег. А главное, не является утопией цель, которую он поставил перед собой и нацией – послать на Луну ракету с человеком на борту.
Проблема была еще и в том, что неудачи в запусках американских ракет были известны – в стране существовала свободная пресса. О советских фиаско не было известно ничего. Американская администрация была уверена в том, что США отстают от СССР в освоении (в том числе военном) космоса. «Возможность оккупации космоса Советским Союзом стала ночным кошмаром Запада», – писал в своих недавно вышедших мемуарах Тед Соренсен, знаменитый советник и спичрайтер Кеннеди. По его свидетельству, бывший сенатор, только заступивший на президентскую вахту, видел в освоении космоса способ встряхнуть нацию, придать динамизма Америке. И потому неудивительно, что уже через два дня после полета Гагарина ближний круг Кеннеди придумал ответ Советам. Выступая летом 1961 года перед Конгрессом, молодой президент заявил о решении «отправиться на Луну до конца этого десятилетия». Удивительным образом эта задача, уже без Кеннеди, была решена в срок.
Космическое соревнование продолжалось. Американцы пролетели рядом с Венерой и Марсом – наши выпустили в 1965 году в открытый космос Алексея Леонова, а затем посадили аппарат на Венеру.
Все это было важно, но по сравнению с полетом Гагарина казалось не слишком масштабным. Настоящий ответ последовал 20 июля 1969 года – в рамках программы «Аполлон» состоялась первая высадка людей на Луну. Песенка «На пыльных дорожках далеких планет останутся наши следы» перестала быть актуальной. Нил Армстронг ступил на лунный грунт, а его фраза «Это маленький шаг человека, но большой скачок для человечества» стала таким же паролем, как гагаринское «Поехали!». Мир обошла фотография рифленого следа второго астронавта Эдвина Олдрина.
В 1970 году наши «ответили Керзону» луноходом, но эффект был не столь мощным, не говоря уже о том, что надвигалась эпоха разрядки, символом и кульминацией которой стала стыковка «Союза» и «Аполлона» 17 июля 1975 года, с попутным, как и в случае с собакой Лайкой, выпуском одноименных сигарет. Почему-то именно табачная промышленность особенно активно отмечала успехи в космосе.
Вот что интересно. С тех пор научно-технический прогресс зашел невероятно далеко, правда, во многом по пути коммерциализации. Но вот зримых символов этого прогресса, если не считать таких штук, как компьютер и мобильный телефон, с тех пор не появилось. Больше того, несмотря на существенное изменение политической среды и превращение космической гонки в достояние уже далекой истории, в России по-прежнему главным событием XX века считается полет Гагарина, а высадка на Луне – самое значительное событие в мировой истории для американцев. Это такой ментальный «лунный» камень преткновения – других универсальных измерителей человеческого прогресса за последние четыре десятилетия так и не было придумано.
А в заочной исторической гонке лидеров государств по-прежнему побеждают Кеннеди и Хрущев.
Отец пытался обратить детей в свою коммунистическую веру, как передают по наследству ремесло. Собственно, даже в профсоюзном билете у него было так и написано – «партийный работник». Я начинал карьеру в Верховном суде, правда российском, а не союзном, но на той же должности, что и папа в 1951-м, – консультанта, разгребателя жалоб осужденных. Путь для меня был расчищен, а брат уже давно шел правоверной дорогой марксизма-ленинизма, чему отец был чрезвычайно рад. Кто же знал, что все закончится развалом…
Папа еще застал ночные бдения, адаптированные под сталинский режим дня: аппарат работал с 10:30 до 12 ночи, а председатель суда Анатолий Антонович Волин (снят с высокого поста в 1957 году, удалился от дел в 1969-м, дожил до путинского правления, пережив собственное столетие, – 35 лет на пенсии!) в два часа дня уезжал «обедать», и бодрый, веселый, вечно моложавый, возвращался к вечеру принимать доклады сотрудников. Брат гордился корочкой внештатного инструктора Краснопресненского райкома ВЛКСМ – тем же самым занимался после XX съезда и родитель, познакомившийся по должности с секретарем комитета комсомола Театра Станиславского Евгением Леоновым и комсомольским вожаком Центрального детского театра Олегом Ефремовым. Потом отец работал там же, на Красной Пресне, но уже в горкоме партии – курировал Союз писателей, Союз журналистов, Союз кинематографистов, Консерваторию, ГИТИС, Театр Маяковского, вел для артистов семинар по марксизму-ленинизму и – пробивал поездки богемы за границу. С утра с пачкой характеристик (особенно много было писателей), которые нужно было подписать, папа отправлялся к первому секретарю РК Шабанову, выходцу с «Трехгорки», и почти всегда получал один и тот же пролетарский ответ: «Опять ты со своими евреями! Катись отсюда!» После чего характеристики подписывал второй или третий секретарь.
Мама на первый взгляд тоже была сильно идеологизирована, несмотря на статус дочери врага народа. Правда, вряд ли она была такой уж неистовой коммунисткой. Просто СССР был ее страной, а она активно участвовала в его жизни. Вслед за ней в партию ухитрилась вступить, того не желая, ее ближайшая подруга Эмма Мхитарян, которую тянули в КПСС с нечеловеческой силой – качественный учитель не мог стоять в стороне от школьной партийной организации. Страшные сомнения развеял ее мудрый отец: «Разве что-то изменится в тебе, если ты вступишь в эту дурацкую партию?!»
Мама была романтическим продуктом Системы. Как учителя и бывшую пионервожатую в спецшколе, ее привлекала воспитательная роль пионерской и комсомольской организаций – скорее скаутская и социализирующая, чем идеологическая. Примерно так же она относилась в конце советской власти к дворничихам и лифтершам нашего микрорайона, для которых она вела семинар по политическому самообразованию, и этот семинар пользовался такой популярностью, как если бы это был кружок кройки и шитья. Как человек 1928 года рождения она, естественно, очень любила арктический миф (одну из скреп советской власти) – он прочно сидел в ее сознании с младшей школы. Во всяком случае, «Два капитана» Каверина были любимой книгой.
Тогдашние мифы формировались так же, как и сегодняшние. «Примеров много есть на свете, но лучше, право, не найти: Шмидт снял Папанина со льдины, а тот его – с Севморпути». Народный интеллигентский фольклор всегда развенчивал официальные мифы, а здесь сразу два мифологических персонажа: начальник Главсевморпути Отто Шмидт, путешествовавший на «Челюскине», и его преемник Иван Папанин, героически дрейфовавший на льдине, затем написавший донос на шефа и получивший кресло главного полярника.
Обнаружив (или якобы обнаружив) на дне океана затонувший в результате очевидной авантюры корабль «Челюскин» (на нем зачем-то путешествовали дети и даже у каких-то безумных родителей в Карском море родился ребенок), исследователи нашли останки легенды, на которой держалась вся сталинская довоенная мифология.