— Тогда ложись на плаху, казнить буду!

Укладываясь на полок, Борисов крикнул Жукову:

— Петь, подкинь грамм сто пятьдесят!

— С ума сошел — сгоришь ведь или сваришься заживо! — возразил Жуков.

— Давай, давай! — нетерпеливо закричал Борисов. — Потом порассуждаешь!

Бабкин опустился на одну ступеньку пониже — чтобы удобнее было работать. Сначала легонько прошелся по спине Борисова — веник с шелестом пропорхнул по крепкому бугристому от литых мускулов телу солдата. Борисов издал звук, очень схожий с хрюканьем молодого поросенка. И это как бы послужило сигналом. Веник в руках Бабкина то порхал, то обрушивался со свистом на глянцевую от пота спину Борисова. А тот охал, кряхтел — да каких только блаженных звуков не издавал! Потом взмолился плачущим голосом:

— Петь, еще сто грамм добавь!

И снова охал и кряхтел, пока заморенный и уставший Бабкин не сказал:

— Все руки обжег! Объявляется перерыв.

Борисов пулей вылетел в мыльную, бухнул на себя два таза припасенной холодной воды, потом еще нацедил и еще раз окатился, шумно отфыркиваясь. После этого снова вернулся в парилку. Теперь уже сам легонько прошелся веником по груди, похлестал ноги.

Бабкин эти процедуры проделывал в обратном порядке: сначала сам парился — и тоже легонько, а потом уже Борисов изо всех сил хлестал его. Лейтенант, блаженствуя, тоже охал и кряхтел, рычал и повизгивал, и почти через каждую минуту просил страдальчески:

— Братцы, еще подкиньте!

Ковшом на длинной деревянной рукоятке Жуков подкидывал очередные «сто грамм» и смеялся:

— Так в аду великих грешников прорабатывают!

— Наоборот! Этакую благодать только в раю отпускают, да и то не всем, а самым безгрешным и дисциплинированным... Борисов, ты не вздремнул случайно?

Борисов и не собирался дремать — добросовестно обрабатывал ставшую ярко-малиновой лейтенантскую спину. А тому все было мало, он то и дело справлялся у Борисова: не вздремнул ли тот? Тогда веник в проворных руках Борисова начинал мелькать, сливаясь в сквозное зеленое полотно. Наконец Бабкин объявил:

— Баста, ребята! — Пружинисто соскочил на пол. — Хороший парок соорудили банщики!.. И вам, Жуков и Киселев, спасибо! Отличные веники сгоношили!

Борисов благодарно похлопал Киселева по плечу:

— А ты, оказывается, ничего парень!..

Жуков с Киселевым парились куда слабее этих здешних знаменитостей — им на первый случай хватило того жару, что остался после Бабкина и Борисова. Потом уже, войдя в раж, несколько раз плеснули в каменку. После очередной добавки Киселеву зажгло руки, и ему от этого вдруг сделалось смешно: вот бы рассказать мамаше, как он парится на заставе, — в пору хоть рукавицы и шапку надевать, — она бы целую неделю охала, закатывая в ужасе глаза: