…Я ближе узнал Гари Лайта, когда по его приглашению принял участие в вечере памяти Александра Алона. В сущности, Гари и открыл для меня этого своеобычного барда, романтика, который без ложного пафоса был так предан своей мечте и идеалам: юношей Алон репатриировался в Израиль, стал морским офицером, совсем молодым погиб в Нью-Йорке, вступив в схватку с бандитами… В семнадцать лет услышав Алона в Чикаго, Гари Лайт воспринял его песни как «откровение». А «через несколько месяцев после трагической гибели Саши на Лонг-Айленде я дал себе слово, что сделаю все для того, чтобы имя Александра Алона и его творчество не канули в небытие».
Примечательно: Александр Алон осознавал себя певцом нашего Исхода и, бесспорно, был им. Алон не сомневался: тем, кто идет по символической пустыне, по-прежнему нужна русская литература, ее и в эмиграции надо создавать и строить.
Читая стихи Гари Лайта, следя за его поисками в «промежутке» всегда такой короткой жизни, я тоже думаю об этой будущей литературе.
P. S. Прошло много лет. Сегодня эти заметки могут стать предисловием к другой статье о творчестве Гари Лай-та, тема которой –
Удача – жить…
ЕЦ
ИМ-К Конечно, помню. Мне даже кажется часто: я уже здесь бывал много веков назад… И был евреем-индейцем (шутка), совершал святые обряды, исполнял ритуальные танцы, изучал астрономию и культуру на этих просторах. Поэтому, когда сорок лет тому, в 1979-м, я вступил опять на ту же землю, многое мне было знакомо – не только по романам Майн Рида и стихам Генри Лонгфелло… Маршрут же выбирать не пришлось – у нас имелись американские родственники, а путь из Львова через Венскую передышку и Римские каникулы привёл в Филадельфию, бывшую столицу США. Первые шаги? Они были очень драматичными. Я приехал с тяжело больной мамой, у неё оказалась большая опухоль в голове – потребовалась сложнейшая многочасовая операция и целый год реабилитации. Так что когда меня спрашивают, чего я достиг в Америке, я отвечаю: продлил жизнь своей маме на двадцать лет! У нее после этого было еще много счастливых дней.
…Признаюсь: мне в жизни очень везло. В доме у нас бывали писатели, журналисты, люди науки, актёры, режиссёры, композиторы. Например, лекции по литературе специально для меня читала мамина подруга Евгения Семёновна Гинзбург (мать писателя Василия Аксёнова). Да, всё это было: круг интеллектуальной молодёжи, студенческая среда, споры, капустники, розыгрыши. Эти традиции перекочевали со мной и в эмиграцию. Оглянулся, осмотрелся, и взялся за старое: организовывал литературные концерты позднее открыл издательство и литературно-художественный альманах «Побережье». Что было – то было…
Я всегда считал удачей встречу с людьми неординарными, необычными. И таких удач в эмиграции было немало. Здесь в поле моего зрения попали Иосиф Бродский, Наум Коржавин, Лев Лосев, Василий Аксёнов, Сергей Довлатов, Борис Филиппов, Евгения Жиглевич, Татьяна Аист, Ираида Лёгкая… Этот список можно продолжать и продолжать… Степень близости знакомства была разной: иногда только переписка, телефонные переговоры, смс сообщения и тому подобное. Но само присутствие таких личностей в литературном пространстве эмиграции было очень важным. Я вспоминаю забавный случай. В начале восьмидесятых, будучи в Нью-Йорке, я пошел с друзьями пообедать в бруклинский ресторан «Кавказ». Недалеко от нас сидели и говорили по-русски трое мужчин. В зале было полутемно. Но двоих я узнал сразу: знаменитого американского киноактера русского происхождения Юла Бриннера и звезду балета Михаила Барышникова. Мне стало интересно: кто же третий? Тихонько спросил официанта, когда тот подошел к нашему столику. Он наклонился, чтобы соседи не услышали: «Это русский поэт местного разлива – Иосиф Бродский…» Через несколько лет поэт «местного разлива» стал лауреатом Нобелевской премии.
Что же касается первых литературных шагов в Америке, то они тоже были более чем удачными. Первая публикация – большая подборка стихотворений на украинском языке – состоялась в Торонто, в журнале «Новi Днi». А затем на английском вышли мои четыре рассказа, с прекрасными иллюстрациями, в американском литературном журнале «Friday». В начале моего эмигрантского пути у меня была даже «своя» переводчица, знаменитая Ирина Вульф. И был собственный литературный агент – миссис Линкольн. О моих новеллах из цикла «Седой снег» благосклонно отозвался Ба-шевис Зингер. Что потом? Ситуация резко изменилась – личные обстоятельств вывели меня из строя года на четыре. Однако я давно понял: главная удача каждого из нас – уже в самой возможности жить.
ЕЦ
ИМ-К Я начал писать стихи очень рано – после тридцати пяти. Но мне кажется, что писал их всю жизнь – просто не записывал… Моя любимая техника, верлибр, – это форма свободного стиха (наверное, стремление к свободе и независимости проявилось и в этом). Верлибр невероятно сложен по конструкции и наредкость разнообразен. Словом, не надо объяснять, почему я в него влюбился (вообще-то я однолюб). Метрическим верлибром писали Фет, Бальмонт, Блок, Бунин, Белый, Брюсов… Элементы верлибра можно найти у многих русских поэтов – от Пушкина до Маяковского. Мне кажется, что современный верлибр сродни джазовым мелодиям и импровизациям. Вот и я всё время в состоянии праздника-поиска: ритмики, строфики, метрики стиха. Состояние это я могу сравнить только с тремя потрясающими месяцами соседства в прикарпатском селе с цыганским табором. Там меня учили гадать на картах, играть на гитаре (безуспешно), говорить по-цыгански, петь дурным голосом и красиво, с вылетами танцевать. Ну и, конечно, воровать в местном колхозе картошку и яблоки.
ЕЦ
ИМ-К Я очень люблю пьесы, особенно Чехова. Но никогда не пытался их сочинять. А вот в каждом своём рассказе стараюсь создать мини-драму. Мне помогают мои герои. Это и охотник, отказывающийся застрелить медведя-музыканта; русский эмигрант, который как бы эмигрирует ещё раз – уже в новой стране, так как ему приходится по состоянию здоровья менять климат; новая русская американка, не знающая ни одного английского слова и случайно вышедшая из поезда на не нужном ей полустанке; бездомный, которого неожиданно возвращают к нормальной жизни необычные приключения и переживания… Однажды и, пожалуй, навсегда меня полностью захватила эта цель: проследить на примере и «глубине» отдельных судеб историю нашей эмиграции. Да, вы правы, я люблю лаконичность, даже графичность повествования. И недосказанность. Как мне кажется, этот стиль сам по себе завораживает читателя, заставляет его переживать вместе с автором остроту сюжета.
ЕЦ
ИМ-К Начну с повторения горькой, хоть и банальной, истины: занимаясь литературным и издательским делом на русской улице, в зарубежье не проживёшь. В большинстве своем редакторы и авторы альманаха днём были программистами, врачами, адвокатами, инженерами, а по вечерам они «становились» литераторами. Я тоже прошёл через это.
Профессиональному издательскому делу меня обучали мои профессора во Львовском полиграфическом институте, которым душевно благодарен до сего дня. Работал я и в аппарате Союза писателей Украины. Так что опыт у меня имелся. Ну, а тут надо было просто бросить клич, и к «Побережью» приплыли прозаики, поэты, художники-иллюстраторы, литературоведы, переводчики, философы… Альманах объединил вокруг себя большое число творческих людей, особенно молодёжь. Нашими авторами стали как знаменитые писатели-эмигранты, например, Наум Коржавин и Василий Аксёнов, так и совсем юные, начинающие авторы (например, Марина Гарбер, Гари Лайт, Георгий Садхин, Сергей Яровой). Разумеется, всю работу выполняли волонтёры. Мы организовывали конференции и встречи с читателями, приглашали гостей из многих штатов и других стран. У нас не было обычных для эмигрантского издания проблем с распространением альманаха: на него подписались многие университеты в Европе и Америке. Но всему приходит свой срок. Знаете, в балете артисты рано выходят на пенсию, в литературе сроки более поздние, однако всё равно есть предел.
ЕЦ
ИМ-К Вот, вот, вы правы… Но не я их находил, а они меня. Напишет человек, живущий, скажем, в Атланте, стихи или прозу, а куда послать? В журнал. И тут уже начинается моя редакторская работа, которую часто сравнивают с работой ювелира. Нужно различить дарование в сырой рукописи, понять образную систему автора, особенности его мышления. Не менее важно – свести молодого поэта или прозаика со своими сверстниками, создать среду творческого обитания. К счастью, меня нередко приглашали выступать в университеты, культурные центры, библиотеки, где было много творческой молодёжи… Не раз уже сказано: благодаря «Побережью» в эмиграции выросло целое поколение талантливых поэтов и прозаиков.