Стрелочник потянул за рычаг, и им открылся путь вперед, прямо через ярмарочную ширь освещенных доков, где продавались златобургеры и наггеты-шмаггеты, сквозь стаю толстых воронов, которых «лоси» из города Лось, штат Невада, обсыпали попкорном, мимо Молчальни, куда постановлением городских властей ссылались лишние мимы, каковые всегда почему-то слетались в город в туристический сезон, точно безликие мухи на дерьмо… прямо вперед к концу путей на краю причала.
Пресыщенные немцы возвращались на своем муле, запряженном в крытую соломой повозку. Они ели на ужин ноги королевских крабов, а также устриц, зажаренных прямо в раковинах, с маслом, лимоном и чесноком. Они пили в «Доусон-Крик» пиво, которое девушки наливали им из кувшинов в перерывах между номерами канкана. На ревю 1898 года «Орлиные дни» они поиграли на доллары времен золотой лихорадки и даже вяло поаплодировали, когда злой разбойник Мыльный Смит пал под ударом верного топора юного Джека Лондона. Они видели ящик, в котором находилась урна с прахом Сэма Макги[48], и склеп от фирмы «Плазтекс», где хранился САМЫЙ БОЛЬШОЙ САМОРОДОК В МИРЕ. Но самым главным воспоминанием, которое все они унесут домой впечатанным, словно доисторическое насекомое в янтарь, в их пропитанные пивом мозги, станет сцена, в которой четверо мужчин –
Вагонетка остановилась как вкопанная, резко и внезапно, однако деревянный настил продолжил свое необузданное движение вместе с четырьмя вопящими аутентиками прямо в космос, двадцать,
Билли Беллизариус мог бы и утонуть – он был сделан из твердого утрамбованного материала, совершенно неспособного плавать, – если бы не пристегнутый к нему чемоданчик. Арчи Каллиган держал коротышкину голову над водой, давая ему возможность кашлять и брызгать слюной на свой алюминиевый спасательный круг, пока их не подобрала приплывшая с пирса шлюпка. На веслах сидела бывшая жена Билли, а командовал ею огромный санитар с волосатыми руками из местной больницы. Они, похоже, ждали уже давно. Погрузив четырех авантюристов на борт, они быстро погребли обратно под пирс, прочь от глаз аплодирующих немцев и сбегающегося железнодорожного начальства.
– Преподобный Гринер тебя прощает, Билли, – нежным голоском объяснила женщина. У нее горели глаза, а на каждом длинном ногте красовался крест. – Он прощает вас всех. Он уже в пути, чтобы забрать вас обратно.
–
– Ох, ради бога. – Санитара насмешила сама эта мысль. – У преподобного есть личный
– Вот тебе и традиции, – сказал Айк, перебирая в голове варианты, пока они втыкались в маслянистую темноту под причалом.
С санитаром будет легко. Насчет бывшей жены Билли, с длинными ногтями и святым фанатичным блеском в глазах, стоит немного подумать. Но он был спокоен. Когда будет надо, он справится. Он только что воскресил в себе давно забытое. Хук, удар под дых, и пусть все говно летит куда может.
9. Потлач вот, один на всех,
Бух в костер – и нет его
Сквозь сон Алиса заметила, как этот человек проскользнул мимо ее окна, – точнее, она заметила, как промелькнул желтый жилет. Эти безрукавки были ей хорошо знакомы: почти одинаковые ливайсы с непременным вышитым на спине традиционным или личным тотемом заказывали себе все племена. Оптом в Корее.
Она выскользнула из-под одеяла, но из опасения, что ее увидят, не стала вставать. Проползла на четвереньках через всю конторскую комнату и подняла голову над подоконником, как любопытная кошка. Вышитым тотемом на этот раз был пурпурный член с крылышками буревестника.
– Понятно, – прошептала она самой себе. – Старый мерзкий сукин сын Папа-папа прямо с индейско-ковбойского шоу.
Папа-папа был, как она думала, потомком тлинкитов. Он не сообщал подробности, и уж точно ни одно племя не собиралось признавать его своим.
Кроме расшитого жилета, старый пра-декадент был при всех родео-регалиях. Спутанные волосы прижимал синий «стетсон» – лента со стразами, – над сапогами сбились в гармошку новые жесткие джинсы «Ли». В одной руке он держал палку с детской лошадиной головой и гривой – судя по виду, от настоящей кобылы. И гриву, и палку покрасили слишком ярко в тот же пурпурно-членистый цвет. На плече Папа-папа тащил пластиковый пакет с эмблемой – кленовым листком. Это означало, что старый мерзкий сукин сын явился из Калгари, где получил приз на очередном идиотском индейском конкурсе. Например, на скачках «Пендлтон» – «Калгарийский Стампид» иногда устраивали традиционные забеги, на которые допускались только чистокровные пра со справкой от Бюро. Возможно, он победил в конкурсе охотников на буйволов или в эстафете с одеялами – скорее всего, потому, что нанюхался амилнитрита и оттого продержался на ногах дольше всех остальных. Эти мероприятия устраивались больше для смеха и сброса напряжения и не столько поддерживали традицию, сколько демонстрировали развал.
Старый дурак крался через заросли кипрея на задах Алисиных коттеджей, похожий с этим своим мешком и лошадью на палке на провинившегося Санта-Клауса. Глядя на Папу-папу, Алиса всегда вспоминала собственного отца. Не потому, что они были похожи. Старый Алексис Левертов был костлявым ленивым пугалом, тогда как Папа-папа – грязно-коричневым чурбаном. Она видела только круглую сгорбленную спину, суетливо продиравшуюся сквозь сухие заросли, но отлично представляла его лицо: круглое, как блин, цвета недельного кофе, слезящиеся глаза, беззубый рот с виноватой ухмылкой. Ну, не совсем беззубый. В нем еще оставалось несколько гнилых пней. Однажды Кармоди поинтересовался у Папы-папы, как тот потерял зубы, и старый туземец переспросил:
– Вам про каждый рассказывать?
– Обойдусь без сериала, – ответил тогда Кармоди. – Дай мне краткое содержание, как в телепрограмме.
– Одни потерялись в пирогах и конфетах, другие – в спорах и выпивке.