К тому же у меня имелись дела поважнее, и я попросил немедленно выдать мне на новый наряд двести рублей в счет моих будущих доходов. Ицхак поначалу заартачился, пытаясь остудить мой пыл тем, что большинство заимо­давцев, включая самого главного — Фуникова-Карцева,— еще на свободе, и получится, что если я сейчас растрачу весь свой относительный доход, то покрывать возможные издержки придется ему одному, а это несправедливо.

—      Издержек не будет,— твердо сказал я, размышляя, не рассказать ли ему для вдохновения о своем видении, которое якобы посетило меня в третий раз — авось подо­бреет.

Потом решил — не стоит. Это в пословице кашу нельзя испортить маслом, а в жизни иначе. Если кто не верит, то пусть бухнет пару ложек каши в большую миску с маслом и попробует съесть. То-то.

Пришлось прибегнуть к безотказному варианту и пред­ложить дать мне эти двести рублей взаимообразно, то есть в долг, в счет будущих доходов. На это Ицхак согласился, но заявил, что якобы еще его покойный отец завещал ему никогда и никого не ссужать деньгами просто так, а иск­лючительно в рост, и он, как почтительный сын, не может пойти против последней воли своего отца, к тому же...

Дальше я слушать не стал, поставив вопрос ребром:

—  Сколько?

— Хотя бы столько, сколько мы обещали казначею,— скромно ответил Ицхак.

Я присвистнул. Вот морда. Обирать своего компаньона со сверхъестественным даром провидеть будущее, кото­рый и подсказал ему всю идею от начала до конца, а кроме того, назвал нужные фамилии, да еще обирать таким наха­льным образом — верх наглости. Все равно что писать до­носы в небесную канцелярию на своего ангела-хранителя пером, вырванным из его же крыла.

Нет, я не скупердяй. В иное время я отдал бы все, что он просил,— подумаешь, несколько десятков рублей. Ме­лочь, пустяк, поскольку в моей голове до сих пор не укла­дывалось, что нынешние рубли — это не те бумажные фантики России конца двадцатого века, и не полновесные червонцы брежневских времен. Да что там — их покупате­льную способность нельзя даже сравнить с золотыми, от­чеканенными в эпоху императора Николая II, как нельзя сравнить огромного волкодава с какой-нибудь карлико­вой болонкой. Я же говорил — червонец, и деревня твоя. Но умом я понимал, а сердцем — не очень, так что дере­вень, уплывающих из моего кармана в купеческий, я пе­ред собой не видел.

Но тут вопрос был в другом. Мне было весело. Мою душу распирала радость от предстоящей встречи, пред­вкушение той минуты, когда я увижу самую красивую де­вушку на планете, а потому я очень хотел, чтобы все мое окружение хоть чуточку радовалось вместе со мной, и не­важно чему именно.

Понятно, что от моей встречи с невестой тому же млад­шему Висковатому не станет ни холодно ни горячо, ибо он мне не друг и не товарищ, к тому же слишком мал по воз­расту, чтобы понимать всю значимость этого события для его новоиспеченного учителя. Плевать. Я все равно заста­вил его радоваться, пускай моим забавным рассказам, от которых он уже третий день подряд хохотал, держась за живот. Я заставил радоваться Андрюху, пообещав ему справить новую одежу и даже купить ему Псалтырь — странные иногда бывают мечты у людей. Я осыпал комп­лиментами всех женщин, ухитрившись вызвать сдержан­ное хихиканье даже у престарелой матери Висковатого, которую случайно увидел во дворе греющейся на сол­нышке.

Оставался Ицхак. Ему желательно было сделать прият­ное вдвойне, поскольку он мой компаньон, хотя и не без традиционных недостатков. И я... стал торговаться.

Только не поймите меня превратно. Если бы я твердо знал — махнув рукой на тот процент, который он мне на­значил,— что сумею доставить ему огромное удовольст­вие, то я бы махнул. Все дело в том, что я был уверен как раз в обратном — не поторговавшись всласть, он не полу­чит особой радости. Вроде и приятно, а с другой сторо­ны — не очень. Раз человек так легко согласился, может, надо было завысить ставку вдвое, и, как знать,— глядишь, выплатил бы и это. Получается что? Прогадал.

Опять же никакого азарта борьбы, противостояния, которое надо преодолеть. На рынке два дурака — покупа­тель и продавец, и где радость от того, что ты оказался ме­ньшим дураком, чем тот, кто стоит напротив тебя. Где, на­конец, торжество от выигрыша, где сладость вымученной, вырванной из чужого кармана победы?! Не зря летописцы взахлеб превозносят величие Куликовской битвы, хотя спустя два года все вернулось на круги своя, и гораздо сдержаннее пишут о стоянии на реке Угре, где как раз и была, по сути, одержана более великая победа. Но она до­стигнута без битвы, а потому тьфу на нее. Нет, молодец, конечно, Иоанн III, добился окончательной независимо­сти Руси, но вот если бы он при этом еще и повоевал, если бы погибло несколько десятков тысяч русских ратников, то оно было бы гораздо солиднее, а так что ж — постояли да разошлись. Про потери и говорить стыдно: у Дмитрия Донского где счет павшим идет на тысячи, количество этих самых тысяч больше, чем у Иоанна всего погибло лю­дей. А вы говорите — жмот.

Бой, который я вел с Ицхаком за каждый процент, был яростным и непримиримым — упаси боже, если он почу­ет, что я поддаюсь. Я дрался как лев и, изнемогая, отсту­пал перед превосходящими силами противника лишь для того, чтобы занять новый рубеж обороны, осыпая ковар­ного врага ядовитыми насмешками, патетически закаты­вая глаза, призывая Яхве посмотреть на недостойного представителя народа, который он некогда избрал, затем заламывал в отчаянии руки и вновь отступал.

Ицхак был счастлив. Я выторговал с него чуть ли не по­ловину запрошенного, то есть он получал вдвое меньше, но поверьте мне, что счастлив он был вдвое больше. А мо­жет, и втрое, как знать. К тому же сладость победы для него была тем выше, что одержана над достойным против­ником, одолеть которого было чертовски сложно, но от этого еще почетнее.

Разумеется, никакой расписки он с меня не брал — глу­по. Мы и без нее с ним крепко повязаны. Впрочем, денег он мне тоже не дал, заявив, что в Китай-городе повсюду мошенники, которые непременно всучат захудалый то­вар, при этом ободрав меня как липку. Опять же и торго­ваться по-настоящему — он специально выделил это сло­во—я все-таки не совсем умею.

— То есть как? — изумился я, решив, что купец раску­сил мою игру в поддавки,— Почему это не умею?! Вон ско­лько у тебя вырвал!

— Я бы на твоем месте скостил процент вдвое боль­ше,— заговорщически произнес Ицхак, весело заулыбал­ся, но тут же торопливо добавил: — Однако сделка уже со­вершена, что бы сейчас мы ни говорили.

—  Само собой,— охотно согласился я, и мы подались на самый главный столичный базар, который располагал­ся у ворот Кремля.