— И все? — выдавил из себя царь.

— Свадьбу твою на пепелище зрю,— добавил я расте­рянно.

По-моему, не успокоил. Может, хуже не сделал, но и не утихомирил — мутнеют глазки. А вон уже и веко дергаться начало, и ноздри раздуваются. Что, Костя, не вышло из тебя Нострадамуса? И поделом. Нечего было из себя гра­фа Калиостро корчить.

—  Свадьба — это славно. А дома поставить недолго. Чай, Москве не привыкать гореть,— рассудительно заме­тил совсем юный, невысокого роста, коренастый черно­волосый опричник, стоящий позади царя, и поднес ко рту тонкий платок с ажурной вышивкой на уголке. Симпа­тичное лицо его забавно сморщилось, и он громко чих­нул.— Может, на крылечко тебе выйти, надежа-госу­дарь? — деликатно предложил он,— А то уж больно здесь смердит. Опять же и солнышко к закату пошло — так и на вечерню не поспеем.

— Вечерня обождет,— нетерпеливо отмахнулся царь,— Хотя ты прав, Бориска. Негоже мне тут, яко в нужнике по­ганом, стояти. Соромно. Да и не всех мы проведали,— И, повернувшись к остальным, весело заметил: — Айда на соседнее подворье. Авось там нас полюбезнее встретят. К тому ж у Никитки дочка тока-тока в сок вошла — есть где распотешиться.

— А тут яко мне повелишь — сразу их в монастырь свез­ти али подсобраться час малый дать? — вкрадчиво осведо­мился юный опричник.

— Никак остаться возжелал? — хмуро поинтересовался царь.

— Так ведь мне в тех потехах вроде как не след ныне бывать. Опять же у тестя будущего на глазах. Эдак Григо­рий Лукьяныч и красавицу свою за меня не выдаст. Ска­жет, негоже ей с блуднем под венец идти,— виновато за­метил опричник.

— Что, Гриша, неужто и впрямь такого молодца отверг бы? — полюбопытствовал царь.

—  Как повелишь, государь,— невнятно ответил Малюта.

—  Ну да ладно. И впрямь не по-христиански оно — на глазах у тестя. К тому ж тут и вправду кому-то побыть на­добно, чтоб добро мое не разворовали. Так и быть, оста­вайся,— разрешил царь и... подался на выход.

Остальные поплелись следом.

Вскоре сени опустели, но ненадолго — вернулся юный опричник. Впрочем, опричник ли? Уж больно одежда у него отлична от остальных — светлых, приятных тонов. Ангельской не назовешь, но и с прочими не только цве­том, а и покроем совсем не схожа. Опять же вооружение не то, и сабля отсутствует. Зато имеется топорик — эдакий миниатюрный бердышонок. Вспомнил! Рында он. Как там его царь назвал? Кажется, Борисом. Погоди-погоди. Это что же получается? Выходит, передо мной... И тут же в голове что-то перещелкнуло, и я понял, как его фамилия.

Меж тем Борис миновал нас с Ваней, прошелся к лест­нице, ведущей на женскую половину, затем остановился, задумавшись и положив руку на перила, после чего, слов­но что-то вспомнив, резко повернулся, подошел и присел передо мной на корточки:

— Шел бы ты отсель, божий человек, а то, не ровен час, царь-батюшка в раж войдет да про твой кусок мяса вспом­нит. Так и до греха недолго.

Я послушно кивнул и начал вставать. Борис не двигал­ся с места, задумчиво глядя мне вслед. Когда я уже взялся за ручку двери, то услышал негромкое:

—  Про внучков Григория Лукьяныча ты обсказал, бо­жий человек, да не помянул, чьи енто детишки. Доче­рей-то у него три.

Я осклабился:

— Твои, милай, твои!

— Это славно,— кивнул он и улыбнулся.