— Он за меня ее хотел, да я уж к тому времени давно же­нат был,— криво усмехаясь, рассказывал Висковатый,— Да так ныне многие поступают. Все чрез родство норовят в ближние войти, а того дурни не ведают, что по нынешним временам ненадежно оно. Седни князь в славе, а завтра в опале, и что будешь делать — дочку-то назад не забе­решь, да и сыну не повелишь жену обратно к отцу отпра­вить. А государь опалу не на одного налагает — на весь род норовит. Но это теперь распознали, а тогда не ведали. Ду­мали — ежели в почет вошел, то оно навсегда, вот и норо­вили чад своих пристроить, а потом локти кусали, как Тимоха Долгорукий, кой после Казани поспешил своего сына Андрея на Анастасии, дочке Володимера Воротын­ского обженить.

Опаньки! А вот с этого момента поподробнее, как лю­били говаривать питерские менты в знаменитом телесери­але. Как только Висковатый упомянул о Долгоруких, да еще о том, которого звали Андреем, я сразу превратился в одно большое ухо. Правда, вскользь упомянутый князь больше не фигурировал, но я на всякий случай запомнил рассказ Ивана Михайловича чуть ли не дословно.

— Он, вишь, хотел было еще и дочь свою за братца его, за Михайлу выдать, чтоб двойное родство получилось, для крепости, да тот женат был, а потом, когда овдовел, Ва­нька Меньшой из Шереметевых расстарался. Чтоб с геро­ем Казани породниться, такую щедрость выказал — ра­зом десять деревенек в приданое за свою Стефаниду дал. А чего не давать, коль они на него с неба свалились.

— Как с неба? — не понял я.

— А вот так. Когда Адашев из доверия царского вышел, государь все поместья, что под Костромой за ним числи­лись, в казну и забрал.

—  Взял и отнял? — удивился я.— Просто так?

—  Вот и видно, что ты фрязин,— усмехнулся Вискова­тый,— Это у вас в Риме, да в Милане, да у немцев с поляка­ми, да у Елизаветы Аглицкой и прочих закон блюдут. А у нас на Руси святой ныне все от воли государевой зави­сит — и чины, и сама жизнь. Про вотчины же и вовсе про­молчу. Хотя нет,— тут же поправился он.— Поначалу царь мену с Адашевым устроил, да взамен костромских он ему в новгородских землях вдвое больше дал, хотя проку с них — и земля худая, и людишек мало. Одно название — мена, а разобраться — попросту отнял и... отдан Ваньке Шереметеву. Опять же не просто так, а из-за того, что тот в родстве с царскими родичами, с Захарьиными. Село Борисоглебское, что за Адашевым числилось, здоровущее, со слободой. И деревенек тож изрядно при нем, поболе полусотни, так чего ж не выделить десяток дорогому зятьку. А тот не оправдал — в опалу угодил. Мне потом сказы-

вали, что Тимоха Долгорукий повсюду хвалился, будто все загодя чуял, потому и не стал выдавать дочь за Михайлу, токмо лжа это — не вышло у него, вот и все.

Я вновь насторожился, надеясь услышать дополните­льные подробности об этом Тимохе, имеющем сына Анд­рея, но напрасно. Далее Висковатый резко повернул свой рассказ в сторону Годуновых, однако внимания я все рав­но не ослаблял. Во-первых, может быть, еще повернет опять к Долгоруким, а во-вторых, сведения о Годуновых интересны сами по себе. Тот же Борис Федорович, о кото­ром мне довелось читать, производил весьма приятное впечатление. Правда, спутался с дурной компанией — я имею в виду опричников царя, но тут уж ничего не попи­шешь, другой поблизости не наблюдалось.

К тому же, если мне не изменяет память, будущий царь чертовски суеверен. Даже в официальную для всех под­данных присягу ухитрился загнать слова об обязательстве не колдовать против него и против всей его семьи. Это уже не обычный страх перед чародейством и ворожбой — тут припахивает манией, которой, если что, можно и воспо­льзоваться. Ну-ка, ну-ка, что там о его родне?

— А что до сынов Годунова,— продолжал Вискова­тый,— то тут не в коня корм пошел. Из четырех сынов лишь старший Ванька Чермный батюшке угодил — и ратиться мог, и воеводствовал в Смоленске справно, и в опричнину одним из первых влез, да и сынка своего Дмит­рия к царю подсунул. Ныне он уже до постельничего" до­шел, смышленый, ничего не скажешь. Прочие же потише нравом уродились, да и здоровьишком хлипковаты. Васи­лий с Федькой, хошь и помоложе Чермного, ан в домови­ну уже слегли, а Дмитрий, самый младший, жив, но из во­тчин своих костромских ни ногой. Зато душой и впрямь светел. Когда брат его Федор богу душу отдал, так он дети­шек его — Бориса с Ириной — к себе взял и как родных растил.

«Борис и Ирина,— нахмурился я,— Ну точно. Это ж знаменитый Годунов. И отчество совпадает, Федорович он».

— А ныне они как? По-прежнему у него живут? — осто­рожно осведомился я.

— Зачем? Вырос уже Борис-то. Его Ванька Чермный к государю в рынды пристроил. О прошлом лете его уже к царскому саадаку приставили. А сестра его вроде бы ма­ленькая еще, так что по-прежнему там, у Дмитрия Ивано­вича. Да она ему не в тягость. Самому-то господь детишек не дал, вот он и нянькается с племяшами...

Теперь по всему выходило, что для юного Вани Виско­ватого самое подходящее место — это Кострома, где в сво­их убогих вотчинах сидит «светлой души человек» Дмит­рий Иванович Годунов, который вдобавок еще и бездетен.

Однако в любом случае для начала предстояло нанести визит среднему Висковатому — Ивану Меньшому. Как-никак родной дядя своего тезки, так что, может, под­скажет местечко получше или вообще решит взять к себе.

Официальная версия визита — возврат сторублевого долга купца Ицхака. Деньги большие, а потому можно было смело требовать разговора с самим хозяином. Для наглядности я держал в руках тяжеленный кошель. Весил он как раз на сотню рублей. На самом деле денег там было немного — в основном свинцовая дробь. Только сверху я насыпал пару сотен серебряных новгородок, которые на­кануне взял у Ицхака.

Иван Меньшой поначалу растерялся. Еще бы, он-то ни о каком долге не имеет ни малейшего понятия. Только по­том, после моего усердного длительного подмигивания до него дошло, что явился я совсем не за этим. Вообще-то, пообщавшись с ним, я понял, почему царь оставил в по­кое именно среднего из братьев Висковатых. Третьяка мне — тот как-то раз приезжал к брату на воскресную тра­пезу — повидать довелось. Впечатление он оставил о себе не в пример этому Меньшому — энергичный, ухватистый, да и за словом в карман не лез. Этот же — ни рыба ни мясо. Да и вообще всем в тереме, как я понял, заправляла иск­лючительно его супруга Анастасия Ивановна, урожденная Годунова.

Едва узнав, что сын Ивана Михайловича спасен и на­ходится в безопасном месте, она тут же без лишних слов осенила меня крестом, заявив, что меня не иначе как по­слал сам господь, вняв ее молитвам. Я засмущался, поль­щенный, хотя и не совсем убежденный в том, что именно всевышний выписал мою командировку, но, как оказа­лось, ловкая женщина не зря осыпала меня комплимента­ми, поскольку, по ее раскладу, везти мальчика к ее брату Дмитрию Ивановичу было больше некому — не супругу же этим заниматься?

Впрочем, по моему раскладу выходило то же самое. Куда уж ему. Опять-таки и должность у этого Меньшого та еще. Дьяк Разбойной избы — это все равно что генерал МВД, так что желающих подсидеть своего шефа из числа тех же подьячих — хоть завались. Плюс начальник, дьяк Василий Щелкалов. Тот тоже смотрит волком, перенеся свою неприязнь со старшего Висковатого на среднего. Вдобавок хоть брательник царского печатника и был мям­лей, но все равно за ним и за его дворовыми людьми сей­час присматривали зорко. Иной раз и кроткого человека можно так достать, что он встанет на дыбки, а тут сгинули на плахе сразу два брата. Ну как чего-нибудь отчубучит?