— Ладно, поговорю с командиром базы. Для общего дела лучше, если либурной будешь управлять ты, а не такие, как Сафон.

У него не сложились отношения с кормчим «Стремительной». Они не враждовали открыто, но за спиной отзывались друг о друге пренебрежительно: кормчий считал центуриона никудышным моряком, а центурион кормчего — трусом.

Вопрос решился без помощи Феста Икция и немного по-другому. Меня вызвал командир базы Гней Ноний. Он относился к известному плебейскому роды, но внешность имел абсолютно неримскую — круглое лицо с мелкими чертами. Маленькие глаза, нос-кнопка и тонкие бледные губы буквально терялись на обширном красноватом круге, казались комками грязи, которую позабыли смыть. Зато голос имел под стать площади лица — зычный, раскатистый. Подозреваю, что должность эту получил, лишь благодаря голосу.

— Из Рима пришел приказ. В награду за доблестную службу тебя досрочно дали гражданство Римской республики. Отныне ты полноправный гражданин, а не перегрин! — торжественно объявил Гней Ноний.

— Благодарю! — искренне произнес я.

— С сегодняшнего дня ты можешь покинуть службу, жениться и вести любые дела достойные гражданина Республики, — продолжил командир базы. — Если захочешь остаться, для тебя есть место центуриона на триреме. Для начинающего — очень даже хорошее место. У тебя, парень, видать, важные покровители в Риме.

Покровительствовать в Риме мне мог только Гай Публий Минуций, но не думаю, что за те несколько месяцев, что мы не виделись, он поднялся выше опциона. Оставалась еще его мать Цецилия, которая вряд ли стала бы хлопотать за того, кто умыкнул у нее девицу.

— Пойдешь центурионом на трирему «Беспощадная»? — спросил Гней Ноний.

И тут я догадался, кто похлопотал за меня: кормчим на этой триреме был Ганнон Стритан, у которого очень хорошие связи в высшем римском обществе. Наверное, прослышал, что мне собираются дать римское гражданство, и замолвил за меня словечко Квинту Сервилию Цепиону, заодно получив на свое судно лояльного центуриона. Ганнон Стритан тоже не ладил со своим. Так было почти на всех судах римского военного флота. В основном потому, что кормчие были перегринами, а центурионы — римлянами из отслуживших легионеров, которым свалившаяся командирская должность сносила башню и делала заносчивыми.

— Да, — согласился я.

С тем количеством денег, что было у меня на сегодняшний день, солидное дело не откроешь. Разве что стать компаньоном мужа Поллы и заняться перепродажей овощей. Приберегу эту возможность на крайний случай, а пока послужу за хорошие деньги на триреме. Тем более, что я теперь мог уволиться в любой момент, а потом вернуться. Для перегринов дверь была открыта только на выход. За какое-нибудь преступление можно было вылететь из вспомогательного войска или флота и уже никогда не восстановиться, потерять все выслуженные годы.

— Диплом об окончании службы по контракту получишь завтра утром. Тогда и подпишем контракт на службу центурионом на триере, — сказал Гней Ноний и поинтересовался: — Какой римский номен хочешь взять? Или оставишь свой?

У римлян с родовым именем все просто — можешь брать любое. Обычно вольноотпущенники берут номен своего хозяина. Поскольку к моему освобождению от продолжительной службы на военном флоте поспособствовал Квинт Сервилий Цепион, я решил «породниться» с ним.

— Пожалуй, в честь своего благодетеля поменяю номен на Сервилий, а преномен оставлю свой, — сказал я.

На следующее утро командир базы вручил мне три прямоугольные, величиной с ладонь, тонкие, бронзовые пластинки с дырочкой вверху и внизу, соединенные нитками в ленту, на которых было вычеканено: «Флотский диплом дан воину-моряку (имярек) за доблестную службу до завершения срока ее…». Всё, теперь я полноправный гражданин Римской республики! Это, конечно, не так круто, как гражданин Рима, но все равно дает много преимуществ. Одно из них — в любое время подписать или разорвать контракт на службу в римской армии или флоте. Причем я могу делать это столько раз, сколько захочу и сколько захотят принимать меня. И сделал. С Гнеем Нонием мы подписали контракт, по которому я становлюсь центурионом триремы «Беспощадная» с годовым окладом двадцать четыре тысячи сестерциев.

Ганнон Стритан не стал скромничать, сразу сознался, что именно он похлопотал за меня:

— Во время перехода в Рим мы обедали с Квинтом Сервилием Цепионом. Он рассказал, что будет добиваться гражданства для тебя, вот я и попросил, чтобы тебя назначили на мою трирему. Надоели мне эти плебеи, выслужившиеся в центурионы, но так и не научившиеся вести себя прилично за столом. К тому же, с тобой можно поговорить об искусстве.

Ганнон Стритан был страстным любителем греческого театра и поэзии. Как положено образованному человеку этой эпохи, знал наизусть «Илиаду», «Одиссею» и несколько трагедий, о чем постоянно напоминал собеседникам, цитируя греческих классиков. Я так много наизусть не помнил, но вставить строку из греческой классики тоже мог, чего вполне хватало, чтобы слыть образованным человеком. Еще в двадцатом веке я понял, что достаточно знать по паре цитат из самых известных произведений, чтобы эстетствующие недоучки принимали тебя за своего.