— Прекрасно! — воскликнул Ганнон.

— Только я не знаю ваших обычаев, — признался я.

— Поженим по римскому обычаю, если не возражаешь. Ты ведь теперь римлянин, — предложил он.

— Да мне все равно, но и римские тоже не знаю, — поставил я в известность.

— Я сей час все тебе расскажу, — начал Ганнон Стритан и, пока дошли до моего дома, посвятил меня в тонкости процедуры взаимного закабаления.

Через день я пришел в домус его родителей, который был меньше и заметно беднее. Как догадываюсь, приданое Элисии дает брат Ганнон. У римлян такое встречается очень редко. В этом плане у карфагенян родовые связи крепче, что с одной стороны радовало, потому что я становился членом рода и мог рассчитывать на поддержку, а с другой — и мне придется помогать им. Мы с невестой при свидетелях ответили «Согласен» на вопрос, готовы ли вступить в брак. Как научил кормчий, я по римскому обычаю дал невесте золотую монету — эхо когда-то существовавшего выкупа. Затем достал из кошеля железное кольцо. Такие вот обручальные кольца у римлян, которые невесты носят до свадьбы. Видимо, традиция идет с тех времен, когда железо ценилось, как золото. Или это тонкий намек на то, что супружество — железные кандалы. Элисия, покраснев от счастья, протянула мне левую руку, немного подрагивающую, на безымянный палец которой я и надел кольцо. На этом же пальце будут носить обручальное кольцо и католики с протестантами, а на безымянном правой руки — вдовцы, вдовы и разведенные, из-за чего я первое время неправильно определял семейный статус западноевропейцев, как и они мой. Железное кольцо оказалось широковато, но, надеюсь, невеста за две недели не потеряет его, что считается дурной приметой для будущего мужа. Кое-кто в таком случае даже отказывался от брака, что сейчас ненаказуемо, поскольку больших затрат обе стороны пока не понесли.

После чего невеста была отправлена в свою комнату, а мы с Магоном перешли в таблиум (кабинет хозяина дома), расположенный рядом с перестилем (открытым внутренним двором) — довольно просторную комнату, даже большую, чем экус. Там стоял овальный стол и четыре табуретки вокруг него и справа у стены — большой сундук из красного дерева и с бронзовыми рукоятками сверху и по бокам, накладками на углах и застежкой — полосой с отверстием под петлю, свисающей с выгнутой крышки, и самой петлей на коробе, закрытых на увесистый бронзовый замок. Скорее всего, сундук — остаток роскоши былой, вывезенной из Карфагена. На стене висело шесть мужских портретов, написанных на тонких досках. Некоторые уже потемнели, лицо трудно разглядеть. Наверное, это предки. Там мы подписали брачный контракт, по которому я получал после свадьбы десять тысяч сестерциев и забирал Элисию «под свою руку». У римлян был еще вариант, когда жена оставалась «под рукой отца», то есть муж не управлял ее приданым. Во втором случае было легче разводиться: отправил жену к ее отцу — и забыл. Когда Ганнон вводил меня в курс предстоящего мероприятия, я сразу заявил, что второй вариант не понимаю и не признаю. Ни он, ни родители не возражали, потому что у карфагенян такой дикости тоже не было. По карфагенским законам жена — собственность мужа со всем, что имеет, но в случае развода придется вернуть приданое.

Затем был банкет, на который пригласили шестерых дальних родственников и друзей семьи, чтобы хватило места в триклинии, потому что на каждой клинии помещалось не более трех человек. Меня уложили на ту, где были Магон и Ганнон, как члена семьи.

Свадьбу справили через шестнадцать дней. Оказывается, ее нельзя устраивать в календы, ноны, иды, многочисленные праздники, первую половину марта и июня и весь май. Сразу вспомнил, что и в двадцать первом веке в России жениться в мае не рвались: будешь маяться в браке.

За день до свадьбы невеста посвятила богам свои игрушки и девичье платье. Утром следующего дня родители принесли в жертву красного петуха, и специально приглашенный толкователь по кишкам убитой птицы определил, что брак будет успешным, о чем мне и гостям объявили первым делом, когда мы подтянулись в домус невесты к полудню. Элисия была в новой белой тунике, подпоясанной красным шерстяным кушаком. На голове красное покрывало. Волосы заплетены в шесть кос. Говорят, сделали это с помощью наконечника копья. Зачем так было издеваться над волосами и, уверен, над головой, мне никто не смог объяснить. Такой у римлян обычай. В присутствии десяти свидетелей, двое из которых — Гай Публий Минуций и Фест Икций — были с моей стороны, а остальные — со стороны невесты, был зачитан брачный контракт. Кстати, показания свидетелей, поклявшихся богами, в случае развода более важны для суда, чем контракт, написанный на папирусе. После чего я еще раз заявил, что согласен взять в жены девицу Элисию Стритан.

— Где ты, Гай, там и я, Гайя! — произнесла невеста в ответ традиционную фразу согласия.

Я бы перевел эту фразу на русский, как «Куда конь с копытом, туда и рак с клешней».

Затем к нам подошла гостья, замужняя женщина, игравшая роль богини Юноны, и соединила наши руки. После чего мы пошли в сакрариум (молельню), где у стены с рисунками цветов и виноградной лозы и небольшой нишей на уровне моей груди, возле которой была сложена подставка из необожженных кирпичей, принесли домашним богам, ларам и пенатам, в жертву подсвинка. Точнее, мы с невестой сидели напротив ниши на двух составленных табуретках, застеленных и связанных овчиной, а бедное животное прикабанил длинным тонким ножом один из гостей, мастер на такие дела. Подсвинок только раз взвизгнул, зато так громко, что невеста вздрогнула, а потом тихо засмеялась.

Ее смех мне понравился. С годами я понял, что смех — это главное для определения совместимости. Если он раздражает тебя, значит, разбежитесь, потому что будет трудно мириться. Смех — это мир или война, в зависимости от того, как на него прореагируешь. Если смех жены раздражает, война в семье будет вечной.

Дальше нас поздравили и повели к столу. Точнее, мужчины пировали в гостиной на шести клиниях, по три человека на каждой, а женщины — в опустевшем триклинии, куда принесли столы и табуретки.

Пировали до захода солнца. Затем мы опять встретились с невестой, которую держала за левую руку Софониса. Я взял Элисию за правую руку и «вырвал из рук матери». Сделать это было не трудно. Если бы ни обычай, мать сама бы подтолкнула дочь ко мне. Невеста, как положено, всплакнула от радости. Мы вышли на улицу, где сели в повозку, запряженную двумя мулами, украшенными сосновыми ветками. Впереди пошли три флейтиста, нанятые родителями невесты, и мальчик с двумя факелами, хотя было еще светло. Затем поехала повозка, окруженная родственниками, гостями и зеваками, которые пританцовывали и распевали непристойности типа частушек, только более продолжительные. В общем, вся улица и даже вся эта часть Рима должна была знать, что Стританы сдыхались последней дочери и теперь заживут счастливо, то есть беззаботно.

Поскольку я обитал в инсуле на третьем этаже, невеста поднялась туда на своих двоих и смазала углы дверного косяка привезенным, оливковым маслом и обвязала шерстяными нитками. После этого я взял ее на руки и занес в квартиру. Элисия ни в коем случае не должна была наступить на порог, иначе в доме постоянно будут ссоры и скандалы. Судя по некоторым римским семьям, невесты просто обожают потоптаться на пороге. Молодая жена, вступая во владение огнем и водой, подожгла заранее приготовленные дрова в очаге типа уменьшенной копии камина с общей трубой на весть подъезд, а я обрызгал ее водой. Всё, теперь Элисия — хозяйка моего дома.

Она помолилась богиням Юноне и Цинцинии, которой посвящался девичий кушак, и предстала предо мной, предлагая развязать его. Шерстяные вещи в принципе невозможно завязать туго, так что справился я быстро. Дальше по древнему обычаю мне надо было пригласить друзей, чтобы сломали целку невесте, но я сразу предупредил, что варварские обычаи не для меня, как-нибудь сам справлюсь. Карфагеняне такую экстравагантность тоже не практиковали, поэтому не возражали.

Помог невесте снять тунику. Соски у нее темно-коричневые и набрякшие, но, скорее, не от желания, а от холода. Жилище мое порядком выстыло за день. К моему удивлению, лобок и промежность у нее были выбриты. Сделали это недавно, потому что кожа, которая казалась темно-синей, местами была воспалена, особенно возле губок, темных, почти черных. Не знаю, римский это обычай или карфагенский, но мне понравился. Я отвык от совершенно голых женщин и сильно завелся, а может, сказалось продолжительное воздержание, и как-то торопливо, по-юношески, завалил жену на кровать и овладел без всяких предварительных ласк. Как ни странно, ее впечатлил мой искренний порыв.

— Я тебе нравлюсь? — спросила Элисия, когда я немного отдышался.