– Это он! – заверили его оба. Но викинг вскоре и сам уж узнал патрикия. Мальчуганы увидели его поздно – видимо, заболтались.

Когда патрикий, подъехав, спрыгнул с коня, Кирилл напоил последнего и ушёл в часовню, чтоб не мешать разговору двух своих нанимателей. Те уселись на три охапки травы, прежде подтащив их к огромному валуну около дороги. Одна из его сторон кое-как давала возможность облокотиться.

– В каком она настроении, ярл? – спросил Михаил, разглядывая колодец, часовню, череп и дуб. Место показалось ему более чем мрачным, хоть солнце светило ярко, а степной ветер наполнял грудь пьянящей медовой свежестью.

– В превосходном, – ответил на вопрос Ульф. Патрикий взглянул на него сердито.

– Ты шутишь?

– А ты мне задал этот вопрос серьёзно? Тогда попробуй как-нибудь провисеть головою вниз и с кляпом во рту почти сутки кряду!

– Извини, Ульф! Я часов двенадцать скакал галопом, почти не делая остановок. Поэтому задаю странные вопросы. Зачем ты вставлял ей кляп?

– Она начала предлагать твоим слугам деньги. И это было опасно.

– Она в подвале сейчас?

– В подвале.

– Плачет?

– Наверное. Впрочем, ты можешь к ней спуститься и поглядеть.

Но Михаил Склир испуганно замотал головой.

– Только не сейчас! Да, я понимаю, что должен с нею поговорить, но сделаю это завтра. Мне надо собраться с мыслями.

– Ты намерен пробыть здесь, с нами, до завтра? – насторожился варяг, – это неразумно! Здесь уже были княжеские дружинники. Что, если они вновь подъедут сюда? Коня в подполе не спрячешь.

– Да я и сам прятаться не стану. Зачем? Все знают, что и я тоже её ищу.

Ульф Тут же признал, что и в самом деле сказал какую-то ерунду, поскольку он тоже сильно устал и вся его голова сейчас занята мечтой об обеде. Патрикию надоело сидеть на месте. Вскочив, он начал бродить вдоль узкой дороги, не отходя сильно далеко от часовенки и всей грудью вдыхая звонкий, медовый ветер. Конь его пасся возле колодца.

Перед закатом солнца на пять минут вывели Евпраксию. Но она патрикия не заметила. Она шла, низко свесив голову с растрепавшимися и грязными волосами. Ей не хотелось, чтоб видели её слёзы. И не желала она глядеть на степной простор.

Когда солнце село, мимо часовни прошёл на Киев вьючной купеческий караван из Пешта. Воинственные мадьярские торгаши поили коней и спрашивали Кирилла, что на Руси слыхать. Они ему предложили серебряную монету. Он отказался, нравоучительно заявив, что воду сотворил Бог, а не поп Кирилл.

Ночь выдалась звёздная. Над равниной взошла луна, и пустой взгляд черепа стал осмысленным. Но Евпраксия не могла его больше видеть. Вернулся мальчик, который поутру отогнал в Гурчевец коней. Он принёс провизии на два дня. Все ели, кроме Евпраксии. А потом завалились спать: мальчишки – под дубом, Михаил Склир и поп – на полу в часовне, а остальные – под полом. Евпраксия попросила её не связывать. И она с головой укрывалась овчинной шубой, чтобы не слышать храпа своих тюремщиков. Но не он мешал ей уснуть, а ясное осознание сокрушительности постигшей её беды. Молодая женщина понимала – выхода нет. Даже малой щёлочки. Вдалеке кричала ночная птица. Кричала так, что Евпраксия чувствовала себя малюсенькой серой мышкой, которую эта самая птица ищет.