– Даниил, скачи! – воскликнула Зелга и отступила на шаг. Недоумевая, Данила цокнул коню, и тот рысью выбежал за ворота. Открыла их ему Акулина.

День уже начал клониться к вечеру. По широкой пыльной дороге, что пролегала вдоль берега Днепра до синего моря, а возле Заруба разветвлялась, ползли обозы и ехали верховые. А по Днепру плыли корабли красы необыкновенной. И паруса на них были подняты, и гребцы работали вёслами. Доверяясь коню, Даниил направился по дороге к югу от Киева. Миновав кузнечную слободу, а за ней – гончарную, он вдруг начал жалеть, что гусли с собой не взял. А потом подумал – какие гусли? Зачем слепому свеча? Зачем соловей, если вороньё кругом каркает? И зачем река, когда грозовые тучи над головой собрались? И тонкая плеть взвилась над конём. Тот помчался вскачь.

Прямо за предместьями, возле Лыбеди, красовалась Выдубицкая обитель. На всех её колоколенках начинали звонить к вечерне. По небольшому мостику переехав быструю речку и холм над нею, всадник услышал, что справа, за малой рощей, будто бы лемехи по камням почиркивают да гужи ремённые на оглоблях поскрипывают, да кто-то посвистывает. А потом вдруг всё это прекратилось, и из-за рощи выкатился громадный валун, который бы не смогли сдвинуть с места семь мужиков здоровенных. И докатился валун до самой дороги. Конь Даниила еле успел отшатнуться. Потом опять зачиркали лемешки по камням, и гужи ремённые заскрипели, и пахарь начал посвистывать. Даниил за рощу свернул и увидел пахаря. Под малиновым светом вечерней зорьки тот шёл за плугом, который мерно, покладисто волокла сивая кобыла. Справа и слева от плуга круто бугрилась и осыпалась земля – чёрная, сырая и рыхлая.

– Здравствуй, Микула Селянинович! – громко сказал Даниил, осадив коня. Гикнув на лошадку, которая сразу остановилась, радуясь отдыху, пахарь медленно разогнулся и поглядел на всадника.

– Будь здоров, Добрыня Никитич! А далеко ли собрался ты на ночь глядя?

– Да куда все нынче едут, туда и я направляюсь!

– Не за Евпраксией ли?

– За нею.

Пахарь покачал головой.

– Да где ж ты её найдёшь? Её похищали хитро – не для того, чтоб отдать! Разумные люди стоят за этим, Данила. Или какая-нибудь придумка у тебя есть?

– Никаких придумок. Но если я не найду Евпраксию – не вернусь!

– Ого! Не князь ли ругал тебя, Даниил?

– Было дело! Но это – дело пустяшное.

Помолчали. С тоской взглянув на ласковое вечернее небо, так отражавшееся в Днепре, что и лес, и степь около реки казались заворожёнными её пламенной красотой, Даниил спросил:

– Не знаешь ли ты, Микула, где на шесте висит лошадиный череп?

– Не знаю, – с грустью тряхнул Микула полуседыми кудрями, вовсе не удивившись вопросу. Потом он вдруг призадумался.

– Погоди! Не череп ли это коня князя Святослава, торчащий на двухсаженном шесте около часовни близ Гурчевецкой дороги?

– На Гурчевецкой дороге? – переспросил Даниил, – а что это за часовня?

– Каменная часовня стоит посреди степи. В ней живёт и служит молодой поп Кирилл. Великий он бессребреник, причащает путников и бродяг за малые подношения. За сухарь может исповедать и причастить. Около часовни, на двухсаженном шесте, торчит лошадиный череп. Все говорят, что это – череп коня князя Святослава. Он ведь погиб где-то там от рук печенегов полтора века назад!

– Как странно, – задумался Даниил, – зачем около часовни череп торчит на шесте?