Удивление честного человека было таким огромным, что он присел, выронив ведро. Потом закрестился.

– Спаси меня, сохрани, Царица Небесная! Да о чём ты говоришь, сотник? Каких разбойников? Как я мог их сегодня видеть? Да и вчера? Да и когда-либо? Разве они, поганцы, не знают, что если я вдруг увижу их – прокляну! Что им делать здесь? Они за пятьдесят вёрст меня объезжают!

– Да ладно, ладно, не плюйся! Я пошутил. Наполняй корыто.

Пока священнослужитель, что-то рассерженно бормоча, громыхал ведром, два добрых молодца по сигналу сотника незаметно вошли в часовню, и, оглядев её быстро, вышли. Усталые скакуны утоляли жажду долго и жадно, храпя ноздрями широкими. Степной поп раз десять подливал воду в корыто.

– Много ли путников проезжало нынче мимо твоей часовенки? – спросил Ратша, – или, может быть, ночью кто-нибудь проезжал? Или проходил?

– Да, ночью трое калик перехожих в сторону Киева шли, а днём скоморохи с бубнами и с медведем в другую сторону направлялись, – ответил поп, не хуже коней раздувая ноздри, – а что?

– А ты скоморохов тех раньше видел?

– Да, видел, и не единожды. Знаю их. А кого вы ищете-то?

– Да ищем мы, поп Кирилл, беглого раба. У тысяцкого Екима убежал раб-сарацин. Он очень опасен. Если услышишь чего, дай знать.

– Свят, свят! – опять закрестился поп, выпучив глазища, – вот уж поистине страсть невиданная, беда небывалая! Беглый раб, да ещё поганый! А что ж вас всего полсотни-то?

– Так ведь слишком много дорог на Руси, – сделав два глотка из ведра и вдев ногу в стремя, объяснил Ратша, – по каждой полк не отправишь!

Взявшись рукой за луку седла, он сел на коня. Все его ребята, утолив жажду, последовали его примеру. Весело поглядев друг на друга, а после этого – на попа, они хором крикнули:

– Будь здоров, святой патриарх Кирилл!

– Скачите отсюда, черти! – строго затопал ногами поп, – ишь, озорники! Ишь, кощунники!

Всадники, хохоча, дали коням шпоры. Когда они скрылись из виду, Кирилл выпустил на свет божий своих подельников. А Евпраксия выйти не пожелала. Ей не хотелось видеть вольную степь, в которой она оказалась узницей. Это было для неё более мучительно, чем лежать в каменном подвале, на старой бараньей шубе, и плакать, прикрыв лицо широким воротником. Её, впрочем, развязали. Дыру подвала оставили приоткрытой, однако Ульф приказал сидеть рядом с ней двум братьям-турчинам и не зевать. Оба половчонка влезли опять на дуб, а Ульф и Кирилл стали обсуждать, сможет ли последний, когда станет патриархом, объединить Восточную христианскую церковь с Римской.

Часа через полтора один из мальчишек заорал:

– Всадник!

Но, не успели все всполошиться, как другой крикнул:

– Это патрикий Михаил Склир! Он скачет сюда один!

– Да точно ли это он? – усомнился Ульф, пристально взглянув на северный горизонт и с очень большим трудом различив в волнах ковыля наездника.