Очередную попытку связаться с ЦК я специально предпринял при Литвинове, чтобы продемонстрировать ему бесперспективность каких-либо ссылок на мнение ЦК. Секретарей у нас в Центральном Комитете хватало, но по поводу каждого из них мне сообщили, что «этот товарищ болен». На месте, как и прежде, был только Егор Семенович Строев, который сильно на меня обиделся за очередное требование начать конкретные действия и не держать нас заложниками. Он пояснил, что готовится политическое заявление Политбюро, но чьи интересы оно отражает, не сообщил. Мне было сказано совсем в прежних традициях, что будет принято правильное политическое решение. Я этому не поверил и оказался прав, т. к. со слов товарища Назарбаева впоследствии узнал, что заявление действительно готовилось, но… в поддержку ГКЧП.

Было ясно, что ждать политических заявлений от партии больше нечего и надо их делать самому. Поэтому я сделал единственно возможную в тех условиях вещь – связался с корреспондентом ТАСС по Волгоградской области Инной Алексеевной Бирюковой и передал свое заявление по каналам ТАСС. Раньше секретарь обкома всегда говорил от имени всех коммунистов или всей областной организации. Сейчас у меня не было такого права, потому что я знал – люди настроены по-разному. Так и сказал, что мнения у коммунистов неоднозначные, поэтому могу высказать только личное отношение. А сам отношусь к происшедшему как к противозаконному, неконституционному акту, настаиваю на срочном созыве сессии Верховного Совета СССР.

К моему большому удивлению, это заявление прошло в печать уже на следующий день и, как ни странно, появилось в газете «Советская Россия». Все знают, какую позицию занимал этот печатный орган в то время. Думаю, если бы путч удался (а 20-го вечером еще ничего не было ясно), то эта публикация помогла бы легко расправиться со мной тем товарищам в ЦК, которым я уже успел надоесть за последнее время своей критикой и попытками демократизации партии. А может быть, просто дежурил в редакции честный, порядочный человек и поставил материал в номер.

20-го поздно вечером я прилетел в Москву. Пока ехал к центру, не было заметно, что в столице что-то происходит. Только в самом центре Москвы кое-где под мостами были стыдливо спрятаны бронетранспортеры. Остановился я в «Октябрьской». Это была гостиница ЦК КПСС, с роскошными номерами, прекрасным обслуживанием. Прежние секретари обкомов имели там постоянные номера, которые никто в их отсутствие не занимал. Правда, я этого времени уже не застал. Более того, поселиться в «Октябрьской» было не так просто даже члену ЦК, гостиницу оккупировали иностранцы партия зарабатывала валюту. Вот и в этот раз, пока я ждал оформления у бюро обслуживания, рядом расположилась какая-то иностранная делегация.

<…>.

Рано утром 21 августа, перед тем как ехать на сессию Верховного Совета России, я все-таки заехал в ЦК компартии России к первому секретарю Валентину Александровичу Купцову. Ничего интересного из нашего разговора не получилось. Я настойчиво рекомендовал собрать Политбюро и хотя бы сегодня, но отмежеваться от того, что происходит. Купцов откровенно сказал, что 19 числа у него был разговор с Ельциным, который настоятельно советовал сделать то же самое, но в ЦК нет достаточной информации, и вообще все это можно сделать позднее. Больше в ЦК мне делать было нечего, но тут произошел еще один характерный эпизод.

Уже выходя из здания, я встретил работников отдела оргпартработы, которые искренне удивились, увидев меня здесь. Оказывается, еще вчера была передана телефонограмма коммунистам – членам Верховного Совета России – с рекомендацией не приезжать на сессию. Мы не получили ее по одной простой причине – заведующий сектором по зоне Поволжья Вячеслав Сергеевич Савин ее не передал. Он посчитал себя не вправе передавать такие указания. Это я к тому, что разные люди были везде – и в ЦК в том числе.

В орготделе мне настойчиво рекомендовали не ходить на сессию. Таким образом, за время путча я получил три указания от ЦК КПСС и ЦК КП РСФСР: поддержать ГКЧП, попросить о введении чрезвычайного положения в Волгограде и отказаться участвовать в сессии Российского парламента. Нужно ли еще что-то говорить о позиции, занятой руководством партии в период переворота?

Не буду описывать ту обстановку, которая царила в Белом доме России и вокруг него, об этом уже так много написано и сказано, что впечатления одного человека вряд ли что-то могут прибавить. То, что было на сессии, видели все. Пожалуй, только здесь стало спадать с меня то напряжение, в котором находился все эти дни. Потому что вокруг все были единомышленниками. Еще вчера мы – демократы и коммунисты России – спорили до хрипоты, не уступали друг другу ни в чем, а в тот день единодушие было прямо удивительное. И голосовал я в тот день без особых сомнений во всех принимаемых решениях. Очень хотелось выступить, но считал, что не имею морального права. Все ведь знали уже о позиции руководства КП РСФСР, и мое выступление могли расценить как попытку обелить себя лично, а этого мне не хотелось.

Я полагал, что мой утренний визит в ЦК – последний, но после заседания сессии не утерпел, не мог, видя, какая пропасть легла между народом и партией, вернее, партийным руководством, не сказать в ЦК все, что я об этом думаю.

Отправились мы в ЦК втроем – я, Рыбкин и Виктор Ильич Зоркальцев, бывший первый секретарь Томского обкома партии, в последнее время работал в ЦК КПСС. В приемной Купцова нам объяснили, что он проводит заседание секретариата и заходить нельзя. Но я уже ни на что не обращал внимания и нахально вошел в кабинет. Там действительно сидели кроме Купцова еще два секретаря ЦК и обсуждали какой-то документ. Это был проект заявления секретариата КП РСФСР, очень безликий, очень обтекаемый. За то время, что мы провели на сессии Российского парламента, принимая, прямо скажем, непростые решения, за то время, которое москвичи провели на баррикадах у нашего Белого дома, в этом здании ничего не изменилось. Могло ли что-либо вообще измениться? А ведь я еще так недавно на это надеялся.

Разговора не получилось. Я предложил категорическую позицию по поддержке российского руководства, меня попросили не оскорблять присутствующих. Мы ушли ни с чем из дома, который через несколько часов был опечатан, из ЦК, который формально еще существовал, но фактически – уже нет. «Вот видишь, Саша, – сказал Зоркальцев, – зря мы сюда приходили». Действительно, зря. А что еще было зря? Может быть, вся жизнь?»83

Таким образом, папа и несколько членов ЦК КПСС требовали срочно собрать пленум, на который отец, собственно, и приехал. Сначала пленум хотели провести, а потом переиграли. Из папиных воспоминаний видно, что он сделал все, чтобы тот пленум состоялся. Чтобы была принята резолюция, осуждающая ГКЧП. Спасительная для партии резолюция, выбивающая из рук рвущегося к абсолютной власти Ельцина аргумент для запрета ее деятельности. В решающий момент заместитель генсека Ивашко оказывается на больничном (это еще раз к вопросу о возрасте – не случайно все-таки были сомнения в выдвижении 59-летнего Ивашко замгенсеком на XXVIII съезде).

Среди членов политбюро не было единства. Купцов занимал выжидательную позицию. В решающий момент времени никто из них не хотел брать на себя ответственность. Вот я невольно опять думаю – если бы замом генсека избрали моего отца, ведь все могло бы пойти по другому сценарию. Он бы собрал пленум и, уверен, члены ЦК отмежевались бы от действий путчистов. Это сохранило бы партию? Не придумал бы Ельцин, вернее, его советчики, что-нибудь еще? Да, не исключено, что они придумали бы что-нибудь еще. Но точно знаю – это было бы сделать значительно сложнее.

Итак, возвращаясь к основному вопросу: почему КПСС прекратила свое существование, почему проиграла. Я думаю, в конечном счете потому, что партия выпустила из своих рук тактическую и стратегическую инициативу перестройки. Или, как сейчас говорят, упустила лидерство в формировании политической повестки, которую уже было кому перехватить в 1990-91 гг, поскольку сама КПСС об этом «позаботилась». Утрата инициативы в политике в устоявшихся демократиях всего лишь приводит к проигрышу партии на выборах. В советской реальности 1991 года это означало политическую смерть.

Вместо того, чтобы заниматься реформированием своей собственной партии, руководство КПСС до XIX партконференции 1988 года занималось чем угодно, только не этим. Но даже та партийная конференция, по мнению папы, оказалась не более чем «пропагандистской акцией». Вместо того, чтобы в 1989 году провести внеочередной XXVIII съезд КПСС (а не в 1990, когда он состоялся), где принять все назревшие решения, создали альтернативный «локомотив» перестройки в виде Съезда народных депутатов СССР 1989 года.

Вместо того, чтобы избрать членов КПСС Ю.Н. Афанасьева, А.А. Собчака, Г.Х. Попова и других в Центральный Комитет партии, привлекая их к работе по реформированию КПСС, этих людей просто подтолкнули объединиться вокруг Б.Н. Ельцина, тоже, кстати, члена КПСС и в недавнем прошлом кандидата в члены Политбюро ЦК. Это же надо было постараться – создать себе такую привлекательную оппозицию! Папа смотрел на все это бездарное «руление» партией с ужасом.

Дни ГКЧП прошли, как в тумане. Ирония в том, что я сам в это время был в Крыму – отдыхал с другом в цэковском доме отдыха «Красное Знамя» в Мисхоре (сейчас он называется «Дюльбер»). Я как раз перешел на второй курс университета и впервые уехал отдыхать без родителей. Папа сделал мне с другом двухнедельную путевку в этот очень хороший дом отдыха ЦК. Там я уже был трижды до этого – первый раз с мамой и сестрой в 1981 году, потом в 1988 и 1989 с папой. Меня там помнили сотрудники, поэтому ехал туда, как к себе домой. До Фороса, где находилась дача М.С. Горбачева, километров восемьдесят. 19 августа в Мисхоре всё было как обычно. Я временно остался один, поскольку мой друг уехал на несколько дней к своей девушке на азовское побережье Крыма.

Часов в шесть утра я пошел купаться в море, потом пришел обратно в номер и часов в семь включил радио, после чего побежал в общий холл на своем этаже смотреть телевизор. Показывали «Лебединое озеро». В ожидании новостной программы разговорился с другим постояльцем – мужчиной лет сорока – там больше никого и не было. Я сказал, что это ужасно и все плохо кончится. Он со мной не согласился, прошептав что-то вроде «еще не факт – посмотрим». Мы с ним понимали друг друга с полуслова. В этом доме отдыха «чужаков» не было. Поскольку путевки распределяло управление делами ЦК КПСС, там могли отдыхать ответственные сотрудники аппарата ЦК, партработники и члены их семей. Туда, как рассказывала моя мама, периодически наведывалась дочь Л.И. Брежнева, когда отдыхала с отцом неподалеку на даче. Мама своими глазами видела Галину Брежневу в парке дома отдыха в 1979 году.

В общем, мы с тем товарищем прекрасно поняли друг друга – что моё «все плохо кончится» и его «посмотрим» было про нас, обитателей этого дома отдыха, «гниду цековскую», как нас пару лет назад определила одна тётя из профсоюзного санатория «Мисхор», располагавшегося по соседству. Тогда в конце июля – августе 1989 года мы с папой отдыхали в «Красном Знамени» и в один из дней решили пойти на пешую экскурсию от Мисхора до «Ласточкиного Гнезда». Пешеходный маршрут пролегал по тропинке сквозь заросли крымской сосны и начинался как раз от того самого профсоюзного санатория «Мисхор».