Особенно отмечалось, что в условиях современной экономики и изменившейся социальной структуры КПСС становится партией всех людей труда, а не только рабочего класса и примкнувшего к ней крестьянства. Это был важный посыл, адресованный интеллигенции – мы теперь и ваша партия, которая будет активно защищать интересы ученых, вузовских преподавателей, учителей, врачей, писателей, художников, артистов и т.п.

Тот проект программы КПСС 1991 года, который так и не был принят, поскольку Ельцин партию запретил (совершенно несправедливо, я считаю), поражает своей прогрессивностью и современностью. Читаю его как привет от другой цивилизации – значительно более развитой, чем нынешняя РФ. В программе звучат такие немодные нынче идеи, как осуждение сталинизма, общечеловеческие ценности, демократия, всеобщий прогресс, примат науки, интернационализм и т.п. Сейчас все это воспринимается как инопланетное послание.

Вот именно этот проект КПСС и должна была принять на внеочередном, XXIX съезде в ноябре 1991 года. Скорее всего, это был бы «разъединительный» съезд – сторонники КПСС как парламентской партии социал-демократического типа и «консерваторы» окончательно бы размежевались – все к тому шло. Сейчас я думаю об этом и не вижу в этом ничего плохого. Это пошло бы на пользу партии. Поделили бы огромное имущество КПСС. Сидели бы в поделенных кабинетах рядом или напротив друг друга. В парламенте, скорее всего, были бы в одной антиельцинской коалиции. На выборах 1996 года, возможно, поддержали бы одного кандидата и это был бы точно не Зюганов. Возможно, это был бы мой отец. Ему тогда было только 56. А может, это был бы первый секретарь Новосибирского обкома КПСС Владимир Миндолин, также избранный на той демократической волне. Может быть. Но не судьба…

Ельцин ведь партию запретил, воспользовавшись моментом, не случайно. Она у него была как бельмо в глазу. Действительно огромная сила, мешавшая ему установить режим личной власти. Он это прекрасно понимал. Отлично знал, что очень скоро его популярность уйдет и с КПСС ему тягаться будет невозможно в открытой политической конкуренции. Россия – левая страна и популярность КПСС в народе в той или иной степени была всегда. Об этом свидетельствуют цифры соцпоросов Левада-Центр, публиковавшиеся в «Огоньке» накануне XXVIII съезда в июне 1990 года. Не было ведь обвала популярности, как сказали бы сейчас. Свои минимум 30 процентов партия взяла бы даже в самом «провальном» для нее 1991 году. А то и больше, чем 30 – это я о минимуме говорю. Ельцин это прекрасно понимал.

Ельцин воспользовался ГКЧП и тем бесславным августовским «путчем» как предлогом для запрета КПСС, расчищая себе дорогу к ничем не ограниченной суперпрезидентской власти. Затем он жестоко расправился с Верховным Советом – вторым политическим органом, стоявшим на пути его личной, фактически ничем не ограниченной власти. А ведь когда-то Борис Николаевич ходил на митинги в Лужниках, где активно выступал за передачу власти от КПСС Советам. Даже фотография сохранилась – где он стоит у микрофона на фоне лозунга «Вся власть Советам». Это был год 1989. Спустя четыре года он расстреляет из танков Верховный Совет, за передачу власти которому он так рьяно выступал, и главой которого был. Этот человек сначала расправился с партией, в которой он сделал головокружительную карьеру, которая привела его на вершину советской властной пирамиды. Затем расправился и с Верховным Советом. Просто это надо помнить.

Я уже заканчивал писать эту книгу, когда ко мне обратился коллега с предложением прочитать лекцию по интернету о перестройке группе студентов-историков одного очень хорошего московского вуза. Я с удовольствием согласился. Лекция была в форме нашего с ним диалога и в конце коллега меня спросил: «А как ты думаешь, почему КПСС исчезла, прекратила своё существование? Ведь она же сама и инициировала перестройку».

А ведь хороший вопрос. Я его как-то себе не задавал. Ну понятно – Ельцин и все такое. Как я уже сказал, партия ему мешала, и он воспользовался тем, что ЦК КПСС не собрался на пленум немедленно уже 20 или 21 августа и не отмежевался от действий «путчистов», не поддержал своего генерального секретаря в официальном заявлении. Ельцину нужен был предлог и вот это и было предлогом для запрета партии. С этим все ясно.

Вопрос в другом – почему партия дала ему в руки этот предлог. Используя футбольную лексику, почему она, КПСС, забила гол в свои собственные ворота? Почему она так легко и безрассудно дала в руки политического противника такой очевидный козырь, которым тот не преминул воспользоваться? Так не просто дала этот козырь – прямо поднесла на блюдечке. Справедливости ради следует сказать, что это не партия и даже не ее ЦК преподнесли такой подарок Ельцину, а ее политбюро как вновь созданной Российской компартии, так и политбюро ЦК КПСС. В тот решающий момент там оказались весьма ограниченные люди, которые были не в состоянии не только оценить важность момента, но даже послушать голоса более вменяемых членов ЦК, призывавших срочно собрать пленум и отмежеваться от ГКЧП.

Срочного созыва пленума ЦК требовал мой отец, который предпринимал совершенно отчаянные усилия для того, чтобы убедить членов политбюро ЦК КПСС немедленно собрать пленум ЦК и принять заявление, осуждающее ГКЧП. Он об этом подробно рассказал в своих записках:

«Позиция секретариата ЦК КПСС была ясна, но все-таки секретариат – это не ЦК и тем более не партия. Можно было бы еще что-то исправить, срочно созвать Пленум ЦК, исключить из партии членов ГКЧП и принять меры к вызволению Генерального секретаря. Короче, я все-таки оставался членом партии и должен был думать об ее интересах. Поэтому настойчиво добивался связи с центром.

Вот сейчас думаю – не было ведь уже центра. Да и последние годы работы показали, что нельзя сохранять порочный принцип централизации, он себя исчерпал. Сам я об этом неоднократно говорил. Так почему же в тот день так упорно добивался связи с ЦК? Сказался стереотип – ждать ценных указаний? Так ведь к тому времени недвусмысленное указание уже поступило. Нет, думаю, просто очень больно было за партию и хотелось хоть что-то сделать, чтоб спасти то, что осталось. Но спасти было уже невозможно.

По спецкоммутатору мне сообщили, что заместитель Генерального секретаря Ивашко – в больнице. Так оно и было. Его обязанности в это время исполнял секретарь ЦК Олег Семенович Шенин. Это интересная фигура, и о нем я расскажу несколько позже. А тогда я все- таки дозвонился до приемной Шенина. Мне сказали, что он пошел на заседание государственного комитета по чрезвычайному положению, к товарищу Янаеву. Мне и до этого все было ясно, а тут уже вообще не осталось никаких сомнений.

В конце концов удалось дозвониться до секретаря ЦК Егора Семеновича Строева. Попытался убедить его, что необходимо срочно созвать Пленум ЦК и отмежеваться от путчистов. Хотя бы Политбюро должно выступить с таким заявлением. Строев пообещал, что Пленум будет созван, и я срочно оповестил всех членов ЦК в Волгоградской области, чтобы они вылетали в Москву. В этот же вечер собирался вылететь сам, но тут последовал звонок из Москвы с извещением о том, что Пленум не состоится до особого распоряжения.

В Волгограде бушевал митинг, которого не бывало и во времена «февральской революции». Зря я на него не пошел. Ведь раньше не пропускал ни одного митинга, слушал, выступал. Меня освистывали, захлопывали или радостно приветствовали – по-всякому было, но все это была правда, та правда жизни, правда народа, выше которой ничего не существует! А в тот день я на площадь не пошел, хотя, наверное, лучше было бы сказать людям о том, что я думаю, чем безуспешно пытаться добиться чего-то от не существующего уже фактически центрального органа партии.

Поздно вечером раздался звонок по ВЧ. Надо сказать, что у секретарей обкомов, по традиции, телефоны правительственной связи установлены и в квартирах. Я как раз собирался смотреть программу «Время». Указание было коротким: «В Волгограде прошел митинг протеста против ГКЧП, от вас требуется шифрограмма Янаеву с просьбой о введении чрезвычайного положения в городе».

По натуре я не грубиян, но тут не сдержался. Опять же не буду передавать дословно свой ответ, это не для печати. А смысл был в том, что я своих не предаю. Пустить войска в город – это все равно, что поставить против меня моего собственного сына с оружием в руках. Ему сейчас 19, он студент университета и вполне мог бы сидеть в одном из БТРов. Это дико. Это преступление и против нас, и против наших детей.

20 августа утром неожиданно пришел председатель областной организации ветеранов войны и труда Иван Александрович Литвинов.

С Иваном Александровичем мы знакомы с 1962 года. В наших взаимоотношениях было всякое, но неизменным оставалось одно мое уважение к этому человеку. Он всегда был человеком чести, безукоризненно знал нашу систему, у него удивительной силы характер. И характер этот проявлялся во всем: и когда во время войны он мужественно сражался с врагом, будучи офицером Черноморского флота, и когда во время пожара в гостинице «Россия» в Москве спускался из горящего здания по связанной из разорванных простыней веревке, и когда, будучи секретарем обкома, умел заставить любого выполнять то, что было нужно.

И в тот день он пришел не от смятения и не за помощью, а потому, что как коммунист с большим стажем и опытом не считал себя вправе принимать ответственные решения без согласования с высшим партийным органом. Он сообщил, что союзный комитет ветеранов войны и труда рекомендовал областному отделению этой организации принять постановление о поддержке ГКЧП.

Не скрою, у нас получилась небольшая дискуссия, поскольку я посоветовал не торопиться выполнять эту рекомендацию. Иван Александрович прекрасно знает, что такое партийная дисциплина, поэтому он поинтересовался, как могу я советовать такие вещи, когда являюсь членом ЦК, а этот самый ЦК ГКЧП как раз и поддерживает. Я сразу заметил, что все это говорилось с хитрецой. Было ясно, что он не одобряет действия ГКЧП. Не знаю, нужно ли было это делать, но я все-таки объяснил, что у меня есть своя голова на плечах, кроме «коллективного разума партии», и еще простая человеческая совесть, которая не позволяет провоцировать людей на заранее обреченные действия.