– Я думал, вместе будем, – он ей сказал.

Она только головой покачала, а свитер ухмыльнулся.

Она даже имя своё ему не назвала. Даже в ресторане, когда знакомились. Как так-то вообще?

– А если нужно будет? – он её спросил. – По работе или ещё зачем-нибудь?

– Тебе не нужно, – она ответила.

У себя дома, когда собирались, призналась, что свитер её на бесплатное жильё подцепил. Понятно почему: в такой дыре жить, как она, это повеситься, там повернуться негде. Спрашивала у него: почему он в этом участвует?

Славик вспомнил закат в апартаментах в Бурдж-Халифе, оранжевый свет над пустыней, розовую татуировку на шее officière. Подумал: тебе не нужно. Ничего не ответил.

С другой стороны, может, и хорошо, что соскочила, дикая же совсем, у него после ночи лицо до сих пор горело и язык болел, он бы второй раз подряд такое не вывез.

Но у свитера всё же про неё спросил. Кто такая? В смысле, пишет нейро? Там же нейросеть всё делает, Morgenshtern. Свитер сказал, конечно, всё делает нейросеть, но на её скриптах, потому что эта в чёрном – необходимая случайность, трещина в поверхности, возмущение среды. Жизненный опыт у неё богатый, и подход своеобразный. Последняя в своём роде. Когда она перестанет – а она же перестанет рано или поздно – и её заменят машиной, искусственным интеллектом, нейросетью, он лично за этого вашего Morgenshtern’а рубля не даст, никому этот фальшак нужен не будет.

Славик подвигал во рту языком: опыт, да.

Про него свитер тоже объяснил: ты здесь потому, что смотрел в глаза настоящей жизни.

В стиле Шейха, в общем. Связь с реальностью.

– Вы лучше других знаете, – говорил им свитер, – разницу между истиной и иллюзией. Между живым и нейро. Между настоящим оргазмом и записанным. А их жизнь, – свитер мотнул головой в сторону города, – ограничена поисковой выдачей, выросшей на гумусе чеков из супермаркета, оргиями, записанными через клеммы на голове безымянного базового, цензурой Комитета. Подключённые к Morgenshtern’у плывут в темноте нейропотока в своих персональных капсулах, в пузыре фильтров. А вы – ошибка в этом потоке.

Первую часть Славик не очень понял, а про ошибку в потоке ему понравилось. Три года назад он гонял в командировку в Эфиопию и заснул перед пересадкой в Касабланке. Самолёт после заправки полетел дальше, только не в Аддис-Абебу, а в Асмэру, в Эритрею. Славик проснулся уже в этой чёртовой Асмэре, где ничего нет, кроме базара, две гостиницы на всю страну, и рейсы оттуда раз в неделю. Он неделю там и просидел. Гулял по базару, по улицам между жестяных лачуг. По красной земле тёк ручеёк со сточной водой, женщины в розовых, оранжевых, жёлтых, зелёных покрывалах закрывались от камеры, дети подбегали, трогали руками за штаны, тянули за руки. Про нейросети там не слышали, про Morgenshtern’а тоже, Славик даже не знал, есть ли там интернет, ни разу не подключился за неделю, уезжать не хотел, получал контакт с реальностью в полный рост. Понос, конечно, прошиб на третий день, но это же Африка. Конечная.

– Ovum, – говорил свитер, – это окно в освобождение. Дорога к подлинной реальности. Яйцеклетка. Источник Бога. Конец иллюзий. Ovum залупляет самость и истребляет обусловленности. Штурмует цитадели просветления и расширяет сознание программно-аппаратными средствами. Мчащийся по автостраде форсированный «бентли» Morgenshtern’а разбивается о тонкую скорлупу.

– В яйце, – говорил свитер, – каждая жизнь, даже самая пропащая, становится выигранной партией. Каждая забытая мечта – куском плоти.

– А мы тебе здесь для чего? – спросила Чёрная.

– Чтобы помочь присутствию вырасти. Вы будете его обучать всему, что знаете сами, через три прототипа, соединённые в сеть. Благодаря вам с каждым новым подключением оно будет знать и уметь больше.

– А что мы такого знаем? – спросил Славик. – Чему мы его учить-то будем?

– Вашей версии Бога.