«Несколько километров должно быть. А ведь его не весь видно, часть скрывается за облаками.»

«Он движется. Присмотритесь, Дом движется. Едва заметно, но все же . . .»

«Как они это сделали? Как такая махина может двигаться? Это же все равно, что Эверест заставить шагать.»

«Он не шагает, он ползет. Ползет с помощью этих гигантских шлангов, я практически уверен.»

«Смотрите-ка, а Руслан прямо стоя уснул. Вымотался, бедняга. Я бы с удовольствием последовал его примеру.»

«И я, и я,» – дружно зазевали спутники.

К тому моменту, когда паук добрался до места, вся компания спала. И едва ли дело было только в усталости. Тела свободно раскинулись в кабине, бережно удерживаемые гелем от падений и травм.

***

Иван Петрович, придя в чувство, обнаружил себя то ли плавающим, то ли летающим, а, скорее, парящим в большой стеклянной банке на манер пойманного светлячка. Банка была заполнена прозрачной жидкостью или, скорее, густым водяным паром без вкуса и запаха.

Никимчук поднес ладонь к лицу. Надо же – кожа ровная и гладкая, будто пяточка у младенца, как не родная. Никаких красных пятен и лихорадки, и самочувствие отличное. Иван Петрович оглядел себя. Благо, ничто этому не препятствовало. Одежду как корова языком слизала. Неприкрытый срам жизнерадостно торчал, высунувшись из густой седой поросли на лобке.

«Никак и его подлечили, а не только кожу обновили,» – смекнул Иван Петрович. – «Вот зачем мне снова эта морока?» Плавно шевеля руками, старик покрутился вокруг себя. По периметру большой белой залы стояла дюжина огромных стеклянных банок, в половине из которых плавали его спутники. Они неподвижно висели, свободно раскинувшись кто вдоль, кто поперек, а кто и вовсе вверх ногами в чем мать родила. Женские волосы длинными темными волнами отчасти прикрывали наготу своих обладательниц.

«Вот стыдобища,» – усилием воли отлепил Никимчук взгляд от голых баб. – «Будто в общей бане. И чего ж с нами делают в этих банках? Неужто опыты какие?»

Иван Петрович постучал по прочной стеклянной стенке, потом потолкал крышку. А пока он суетился, в комнату вошел человек. Точная копия Маала – низкорослый, щуплый, смуглый и лысый, он уткнулся носом в тонкую серебристую пластину, которую держал в руках, и не смотрел по сторонам. Увидав его, Никимчук забарабанил по стеклу. Человечек от испуга выронил свою пластину, вытаращив и так огромные глаза, потом попятился назад, развернулся и убежал.

Против ожидания, выбираться из банки надо было не сверху, а снизу. Стеклянное дно исчезло, как по мановению волшебной палочки, когда набежавшая толпа сородичей Маала окружила банку. Иван Петрович вывалился на пол голым задом и первым делом прикрыл срам рукой. «Хоть бы прикрыться чего дали,» – сердито оглядел он собравшихся. Те, в свою очередь, взирали на него с любопытством, словно на обезьянку в зоопарке. Удивительное дело, но жидкость или пар, наполнявшие банку, так и осталась в ней.

Надо заметить, что только здравый смысл и крестьянская смекалка, никогда не изменявшие старому солдату, и позволили ему пережить все перипетии судьбы. Ну как иначе было сохранить рассудок, поняв, что ты оказался в другом мире, где и войны то нет; что народишко тут собрался из разных годов и веков (и такое, оказывается, бывает); а теперь вот и вовсе в будущем очутился? И ничего, и не удивительно это вовсе, как будто так и должно быть. Человек, словно таракан – ко всему привыкает.

Вот и сейчас Никимчук быстро сообразил, что тут им, похоже, не сильно рады. А, значит, гоношиться не следует. Потихоньку, полегоньку. Перво-наперво, надобно как-нибудь вытащить всех из банок, потом раздобыть одежду, а там видно будет. Через четверть часа общения жестами Иван Петрович окончательно уверился, что именно обезьянкой его здесь и считают, с восторженным изумлением встречая любое проявление сообразительности с его стороны. Так реагировал бы и он сам, доведись ему увидеть мартышку, например, в очках или с вилкой в руке.

Чувство стыдливости людям из будущего, похоже, было неведомо. Потому что первым делом они постарались поднять вверх его руку, прикрывающую срам. Никимчук на провокацию не поддался, понадежней ухватив свое хозяйство и решив стоять до последнего. Сородичи Маала поначалу растерялись, а потом поочереди стали замирать, расставив ноги и раскинув руки в стороны, показывая, чего от него хотят. «Ну пяльтесь, ироды,» – после недолгого размышления решил Иван Петрович, принимая требуемую позу. – «Может, чему позавидуете.» Но ироды не пялились. Явно обрадовавшись его сообразительности, они приволокли какой-то баллон, на манер маленького огнетушителя и обрызгали из него солдата от плеч и до кончиков пальцев на ногах серой жидкостью. Пока тот размышлял, не дезинфекция ли это от вшей (хиловата будет, прямо скажем, вошь – тварь живучая, так просто не изведешь), жидкость застыла на теле, образовав плотную пленку, и намертво прилипла. Никимчук в панике дернул руками, ногами, торсом. Пленка отошла от тела как-то вся разом, даже нигде не порвавшись. И только сейчас Иван Петрович сообразил – это и есть одежда – мягкая, удобная, не стесняющая движений. Такая, какая была и на самих иродах. Приметив, куда положили баллон, Иван Петрович из поля зрения его теперь не выпускал.

Путешественники приходили в себя один за другим – встревоженные, растерянные, смущенные собственной наготой. Одернув на себе напыленную одежду, все они препровождались в одно помещение – довольно просторное, с округлыми белыми стенами, без окон и мебели. Лишь несколько баллонов, размером поболее того, из которого напыляли одежду, стояли у стены.

Чувствовали все себя прекрасно, словно проспали до полудня в выходной день, не потревоженные соседским перфоратором. Ни малейших следов болезни, погубившей Маала, не наблюдалось ни у кого. Собрав всех незваных гостей вместе, хозяева удалились.

«Как они друг друга различают? Ведь они все такие одинаковые – смуглые, маленькие, лысые? Я даже не могу понять мужчины это или женщины?»