Удерживать остров Узедом предполагалось ровно до тех пор, пока не решится основная задача операции или натиск противника больше будет невозможно сдерживать; после чего под прикрытием артиллерийского огня кораблей Балтфлота десант оставит свои позиции и, погрузившись на СВП, вернется на остров Борнхольм. Десантникам на все отводились одни сутки…
В этот предутренний час 12 ноября 1942 года все было готово к началу операции «Юпитер». Отряд кораблей Балтийского флота вышел в район проведения операции, морской десант погрузился на СВП и вышел в море, вертолеты с ротой ОСНАЗа ГРУ тоже были на пути к цели, а на аэродромах Южной Швеции в полной темноте поднимались в воздух В-25 «Бостоны», Ту-2 и «Пешки» с подвешенными бомбами. Несколько «Бостонов», ревя двигателями, поднялись и с аэродромов острова Борнхольм, таща за собой на буксире планеры, в которых находились бойцы двух остальных рот батальона ОСНАЗ ГРУ ГШ. Самым последним, в три часа пятьдесят минут, с «Москвы» поднялся вертолет ДРЛО, дирижер всего этого планируемого ночного кошмара.
Ровно в четыре ноль-ноль ночную тишину в двадцати пяти километрах на северо-восток от острова Узедом разорвал тяжелый грохот залпов морской артиллерии главного калибра. Восемнадцать орудий калибра сто восемьдесят миллиметров на крейсерах и двенадцать двенадцатидюймовок линкора обрушили тяжелые снаряды на Трассенхайдские казармы и Карсхагенский военный лагерь. Артиллерийский огонь в ночи был убийственно точен, и эсэсовцы, отвечающие за охрану внутренней территории полигона и оборону его внешнего периметра, быстро переселялись из мира живых в мир загробный. Но самое главное, грохот разрывов тяжелых «чемоданов» заглушал рокот моторов подходящих к цели самолетов и вертолетов, чем первой воспользовалась эскадрилья «Бостонов», подвесившая над островом Узедом несколько цепочек осветительных бомб, которые сразу превратили ночную темноту в яркий полдень, и в дальнейшие события происходили уже «по-зрячему».
Но следующему удару подверглась совсем другая часть полуострова. Вынырнувшие из темноты десантные планеры один за другим заходили на посадку на экспериментальный аэродром, и путь им прокладывали все те же «Бостоны», в конфигурации тяжелого штурмовика имевшие в передней полусфере четыре 23-мм пушки ВЯ-23 и четыре 7,62мм пулемета ШКАС с питанием из бомбоотсека. Любая небронированная цель, которая попадает в прицел такой «мясорубки», тут же превращается в мелкий фарш. А вот нечего было немецким техникам готовить истребители к вылету, а летчикам бежать от казармы к самолетным стоянкам. Вели бы себя поспокойнее – прожили бы на час-другой дольше, или вообще, как технические специалисты, попали в число эвакуируемых пленных.
Одновременно со ОСНАЗом ГРУ в бой вступили катерники, атаковавшие своими торпедами… доты[28].
Взрывы нескольких десятков торпед начисто вымели в достаточной степени кустарную береговую оборону, которую местное немецкое начальство принялось создавать только два месяца назад, когда с дерзкого морского десанта началась скоротечная советско-шведская война, через несколько часов закончившаяся капитуляцией, подписанной пленным шведским королем. Четыреста килограммов тротила – это вам не связка ручных гранат, которую пытался засунуть в амбразуру дзота Александр Матросов. От взрыва такого заряда в непосредственной близости весь дзот разлетится по бревнышкам, а вражеских солдат поблизости контузит так, что забудут, как их звали.
После торпедных взрывов на берег стали выскакивать легкие СВП, с которых спрыгивали бойцы советских десантно-штурмовых бригад морской пехоты особого назначения. Только находящиеся кое-где в окопах немногочисленные солдаты СС смогли оказать им хоть какое-то сопротивление, но все это было бессмысленным трепыханием, потому что рота ОСНАЗа ГРУ, заброшенная вертолетным десантом в жилую зону полигона, расположенную по соседству со сборочными цехами, уже повязала всю верхушку германских ракетчиков.
* * *
12 ноября 1942 года, 05:30. Германия, Мекленбург-Передняя Померания, остров Узедом, ракетный полигон Пенемюнде.
Гауптштурмфюрер СС и ракетный конструктор Вернер фон Браун.
Это был настоящий кошмар. Я проснулся от грохота страшных взрывов, и от того, что мой дом ходил ходуном, как во время землетрясения. Кровать подо мной тряслась, а с потолка на голову сыпался мусор. После близкого разрыва стекло на окне жалобно тренькнуло и разлетелось льдистыми осколками. Занавески распахнуло порывом холодного и сырого балтийского ветра; в комнату ворвались запах сгоревшего тола, гул моторов множества самолетов и ослепительный, ядовито-белый свет повисших над Пенемюнде осветительных бомб, от которых ночь стала похожа на день. Сначала я подумал, что это обыкновенный авианалет, и надо как можно скорее бежать в убежище. Но вскоре я понял, насколько глубоко ошибался. Авианалет на наш полигон тоже имел место, но он был не более чем отвлекающим маневром.
Немного придя в себя, я стал торопливо одеваться, потому что считал, что для офицера СС бежать в убежище в одной ночной рубашке крайне несолидно. Кое-как одевшись и поминутно вздрагивая от близких разрывов, я выскочил из дома и остолбенел от того, что предстало перед моими глазами. На парашютах спускалась протянувшаяся вдоль острова цепочка сияющие осветительных бомб, а где-то далеко в море наблюдались частые сполохи множества артиллерийских залпов. Я подумал, что вконец обнаглевшие большевики подвели к немецкому побережью свои линкоры и теперь огнем орудий главного калибра превращали испытательный полигон Пенемюнде в руины. Находящийся совсем рядом с жилой зоной Карлсхагенский военный лагерь превратился в груды пылающих развалин, среди которых с тяжким грохотом рвались крупнокалиберные снаряды. С расположенными чуть поодаль за сосновым бором и концлагерем Трассендхайдскими казармами, по-видимому, происходило то же самое: там также были видны сполохи большого пожара и яркие вспышки взрывов.
Но самое страшное заключалось отнюдь не в артиллерийском обстреле или авиационном налете. От побережья, расположенного не далее чем в полукилометре от моего дома, доносился свистящий гул множества моторов, и рев атакующей русской морской пехоты. Вот тут я испугался по-настоящему, сразу поняв, почему русские не стали обстреливать из морских орудий ни жилой городок, в котором живут немецкие специалисты, ни монтажно-испытательные ангары, где собирались ракеты, ни сам исследовательский центр.
Несомненно, прислав сюда свои лучшие части, большевистский вождь Сталин хотел в целости и сохранности захватить наш ракетный полигон – вместе с инженерами и конструкторской документацией. Как писали наши газеты – после того как подчиняющийся лично Сталину корпус морской пехоты особого назначения взял Хельсинки, Стокгольм и Копенгаген, в этих городах в живых не осталось ни одного местного жителя. Да что там люди. Дошло до того, что эти одержимые манией убийства головорезы истребили в этих городах даже собак и кошек[29].
И хотя это весьма щедро со стороны Сталина, но я все равно не хочу в русский плен, даже несмотря на то, что в Рейхе наши работы на ракетные темы явно недооценивают. Сразу после того, как русские объявили войну Швеции и захватили Стокгольм, Вальтер Дорнбергер[30] предложил начальству эвакуировать наш центр куда-нибудь подальше, вглубь Германии, но вместо понимания получил резкую отповедь – дескать, не поднимайте паники, герр Дорнбергер, большевики никогда не посмеют вторгнуться на исконно немецкую землю, находящуюся под защитой всемогущего арийского божества.
Правда, неделю назад для усиления обороны полигона к нам прислали пехотный батальон, солдаты в котором были в возрасте сильно за сорок. И это было все, что немецкое командование могло сделать для нашей защиты. Против русской морской пехоты эти ветераны Соммы и Вердена оказались абсолютно бессильными, все равно что болонка, которая решила бросить вызов сторожевой овчарке.
То ли божество у нашего фюрера оказалось какое-то неполноценное, то ли русские, напротив, такие могущественные, только их головорезы уже находятся на исконной немецкой земле и, истребив обороняющих побережье немецких солдат, направляются прямо сюда. Моя голова еще пригодится Германии, поэтому надо бежать, и чем дальше, тем лучше. Ведь я тут не один такой ценный.
Инженеры Центра высыпали из своих домов, растерянно оглядываясь по сторонам. Как офицеры и настоящие мужчины, мы с Вальтером просто обязаны были возглавить их путь к спасению. Надо скорее бежать к паромной переправе, которая еще наверняка не захвачена большевиками, потому что в той стороне не слышно стрельбы. Если же это не так, то тогда мы все погибли, потому что Узедом – это остров, и в ноябре, когда вода в море нестерпимо холодная, выбраться с него вплавь крайне проблематично, тем более что не все наши инженеры умеют плавать.
А вот и Вальтер! Он машет мне рукой, в которой зажат пистолет, и показывает куда-то вверх, откуда на нас наваливается оглушительный свист турбин и обрушивается ураганный ветер. Придерживая рукой фуражку, я поднимаю голову и вижу, как прямо на газоны с неба опускаются большие винтокрылые аппараты. Из раскрывшихся боковых люков этих аппаратов падают разматывающиеся на лету тросы, по которым вниз ловко скользят одетые в незнакомую мешковатую форму фигуры вооруженных людей. Какой-то цирковой номер, честное слово. Это явно не русские; точнее, совсем не те русские, с которыми мы привыкли иметь дело. Нашей охраны не видно, а высадившиеся из винтокрылых аппаратов русские солдаты окружили нас, держа оружие наизготовку.
Поняв, что сопротивление бесполезно, я швырнул свой пистолет наземь и поднял руки. Да, я не хотел идти в русский плен, но еще меньше хотел умереть, так и не исполнив своей мечты. В конце концов, нам, инженерам и техническим специалистам повезло гораздо больше, чем солдатам из охраны полигона и концлагеря, погибшим под снарядами корабельной артиллерии русских и бомбами их самолетов. К тому же эти солдаты, явно принадлежащие к особому подразделению, смогут защитить нас от зверств обычной русской солдатни, которая прибудет сюда с минуты на минуту. К тому же у меня была особая надежда. Я подумал, что, поскольку русский вождь решил захватить наш центр в целости и сохранности, а не просто стереть его с лица земли бомбами, то, наверное, его интересует ракетостроение в гораздо большей степени, чем фюрера германской нации, который даже не счел нужным эвакуировать нас из угрожаемого района. Со стороны Гитлера это была непростительная близорукость и недооценка ситуации, благодаря которой русские и смогли воплотить в жизнь свой дерзкий замысел по захвату нашего центра.