Вечерами Дима подолгу просиживает в туалете. Нет здесь шума комнаты. Людей. Один. Сам с собой ведет он мысленные беседы. Забывшись, обретает голос. Играет. Стены, не крашенные давно, сплошь в выбоинах, которые служат укрытиями воинам, а воинами становятся клочки газет. Черные — целиком «плохие». Белые — «хорошие». Со шрифтом — неопределившиеся. Расположив отряды на своих ляжках и в складках одежды, Осталов начинает баталию. Бумажки трутся в пальцах, обозначая ранения. Мальчик отрывает от них по кусочку. Победители, «наши», конечно, запихиваются до следующего боя в щербинки на стенах: Поверженные, «не наши», сыплются в пасть унитаза и смываются напором воды. Так вам. Так!
Комната. Она большая и неизученная. Нагромождение мебели. Книг. Сколько открытий совершаешь, передвигаясь по ней! Брусок, ограничивающий движение двери, — это же целый остров. На нем может поместиться несколько пуговиц — героев твоей игры в пиратов. А розетка вентиляции тут же, на полу, в другом углу? Под ней томятся неведомые мученики.
Пространство между печкой и стеной вмещает братьев обоих. Они затаиваются в нем. Софья Алексеевна запрещает: «Заснешь или застрянешь — задохнешься. Один мальчонка...» Финал таков, что родители в дверях, а за печкой — посиневший мальчонка.
Пожар же может зародиться от печки. Выпадет уголек, закатится, а дым повалит — все растеряются, засуетятся, выскочить не успеют. Так же коварна электропроводка. Старая, коричнево-черная, с гусеницами пыли, она может загореться вдруг целиком. Тогда решай, куда бежать?!
Телевизор, радиола, пылесос, настольная лампа и прочие приборы от сети в состоянии не только убить током — воспламениться. На кухне — газ. Мало того, что им ничего не стоит задохнуться, если газа накопится много, — произойдет взрыв. «Погубишь всю квартиру». Крайне опасна духовка. Зажечь ее трудно и опасно. Из Осталовых решается на это только Катя. Или зовут Льва Петровича. Духовка сама собой способна затухнуть. «А газ-то идет!»
Вода. Если кран крутить небрежно — он сорвется, и жидкость хлынет — не остановишь. «Затопишь весь дом. А если где-то ниже этажом дети? Захлебнутся. За потоп матери будет не расплатиться». А если горячая, то пар проникнет в электропроводку и произойдет то ли замыкание, то ли всеобщий пожар.
Пользование уборной требует осторожности. При засорении «основного колена» содержимое не только осталовского гальюна, а системы всего дома попрет из их унитаза. Тут уж держись!
«Доуго ли?! Один встанет другому на плечи, третий на него. Вот и готово! — так рисует Софья картину ограбления квартиры. На третьем этаже. Сама же, будучи глухой, по лаю Джипки идет отпирать дверь и, формально спросив: «Кто там?» — тут же, не дожидаясь символического ответа, гостеприимно распахивает дверь, а если Анна долго не возвращается, подходит к перилам, где, облокотившись, перевешивается вниз и на каждое действительное или мнимое движение бодро спрашивает: «Анна! Это — ты?»
Маня умерла старушкой. От рака. Она была — старшая. Умница. Математик блестящий. Еще в гимназии, девчоночкой, говорит математику: «Ваше решение неправильно». — «Что такое? Как так?!» — «А вот так!» Взяла и написала. И ошибки доказала.
Оля на пять лет младше Мани. Красавица. Смельчак. Плавать никто не учил — сама полезла в воду. Маня ей кричит: «Не лезь — утонешь!» Смеется. И что же? Поплыла. А летом в имении Бахметевых вспрыгнула на лошадь, а ездить-то не умеет! Все и ахнули. А она поскакала. Андрей Георгиевич Бахметев спрашивает: «Она у вас — наездница?» Мы смеемся. Красавица была до старости. А умерла от работ. Под немцами. Таскала бревна. Учительница! Это же не баба деревенская! Да и те помирали. Шутка ли! Голод. Холод. Сна почти нет.
Алеша на год младше Оли. Закончил в Петрополе Военно-медицинскую академию. Когда учился, деньги, которые ему высылали, отправлял обратно, а сам, чтобы не нуждаться, давал уроки. После окончания учебы служил в полку. Влюбился в жену своего генерала. Полячку. Генерал заболел. Умер. Все, кто ухаживал за «генеральшей», вдову оставили. Алеша сделал ей предложение. Жили в Воронеже. Со всеми вместе. Алеша лечил бедноту. Пешком ходил огромные расстояния. А сердце-то больное. Ну и что? Не выдержало, разорвалось.
Шура была несчастна. Левая нога была у нее короче правой. Она хромала и очень стеснялась своей неполноценности. Один студент, молоденький, младше ее, сделал Шуре предложение, а она за него не пошла. Говорит: «Все сестры — для семьи, а я буду о себе заботиться? Нет!» Шура никогда не болела, была очень крепким человеком. А умерла в доме для престарелых. Простудилась.
Володя уже был студентом, когда связался с бунтовщиками. Они дали ему задание. Он должен был поехать в Петрополь. Все подготовили. А к нему прибежал гимназист и говорит: «В организации — провокатор. В Петрополе вас арестуют». Что же? Не поехать — подведет остальных. Поедешь — арестуют. А это что? Каторга! Володя разволновался. Расстроился. А сердце-то у него больное. Слабое. Ну так что же, внизу услышали шум, прибежали, а он уже...
Ваня был резвый, веселый, шутник. Его возненавидел латинист. Нарочно проваливал на экзаменах. И оставил в шестом классе на третий год. Срамота! А отцу какое горе?! Ваня отцу ничего не сказал — как это он его так огорчит?! Шутка ли, сын — третьегодник! Это что же — дурачок?! Учиться не может! Ваня все скрыл, а потом пошел на железку и...
Лида умерла в доме для престарелых. От рака. Она была на год младше Вани. Во всем — искусница. За что ни возьмется, все получается. И пироги пекла, и конфеты делала, и сшить могла что угодно. А фантазерка! Дома на празднике — представления. И костюмы, и декорации — все сама. И роль любую могла сыграть.
Нина — из сестер младшая. Баловали! Закончила гимназию. Маня устроила ее у себя классной дамой. За ней ухаживал преподаватель физики Утянский. Поженились. Родила сына. Имя было готово — Сашенька: А рожать-то пошла к каким-то людям, которые дома все делали. Их не знают. В каких отношениях Нина с Утянским — не знают. Нужен ли им ребенок — не знают. И что же? Все внимание — Нине. А когда она попросила принести ребеночка, ей отвечают: «Так он же умер. Задохся». Конечно, нас никого не спросили. Не посоветовались. А у нас врачи были хорошие. Знающие. В больнице. Все чисто. Все правильно. Второго родила — Алика. Тут уж нам сказала. Мы устроили. Утянский заболел чахоткой. Нина поехала с ним в Крым, а Шуре сказала: «Алик теперь твой сын». Крым Утянскому не помог. Умер. Нина вернулась к нам. У нее начался тиф. А когда никто не видел, она раскрывала окна настежь и стояла около них в одной рубашке. А на улице — январь. Крещенские морозы! Ну так что же! Заработала воспаление легких. И на Пасху — у всех праздник, а у нас — похороны.
Петя — самый младший. Закончил юридический факультет Киевского университета. Собирался поступить в Лесотехническую академию. Обожал сажать деревья. Женился на Мариане — дочери Анны Вадимовны, материной сестры. У них было четверо детей: Анна, Эммануил, Вадим и Лев. Купались, Алик заплыл далеко. Попал в водоворот. Петя бросился его спасать. Алик скрылся за поворотом. Петя — за ним. Аня и Нолли прыгнули в лодку — к ним. Петя скрылся под водой — сердце. Алик кричал, а когда дети подплыли — его уже не было. Утонул. Аню и Нолли спасли рыбаки. Им было не выбраться из водоворота. Крутило.
Софья Алексеевна живет прошлым. Она уходит в воспоминания так далеко, что порой считает себя девочкой, которой предстоит скоро учиться в гимназии, и спрашивает, где мама, где братья ее, а Мариана Олафовна, честная до абсурда, выписывает глухой учительнице на бумаге в клетку даты смерти всех ее родных. «А мама? А мама где?» — переспрашивает Софья. «Мама умерла!» — как приговор кричит Софье в ухо Мариана. «Мамочка умерла, — воздвигает глаза к небу Софья. — Господи! Забери меня!»
Через несколько минут, успокоясь, запамятовав недавнее горе, Софья Алексеевна обещает: «Я испеку пирог. Такого вы никогда не ели». Она кладет на колени книгу и смотрит куда-то. Может быть, в окно, может — на экран телевизора, который, впрочем, «не понимает». «Но не сейчас — после пенсии, — утешает себя Осталова. — Куплю муки, ябуок. Или с вишнями испечь? А?» — обращается в комнату. «С саго», — хохочут братья.
«Кто мне вденет нитку в иголку?» — через недолгий промежуток хитро озирается Софья, держа на раскрытых ладонях ларец со швейными причиндалами. — «Какое все стали выпускать дурацкое! Ушко — узенькое, точно его и нет вовсе. Нитка — толстая. Это уже не нитка, а веревка».