Квартира из четырех комнат. Старый фонд. Это значит: большая, как жилая комната, кухня, ванная буквой «Г», прихожая, в которой можно играть в крокет, еще коридор, еще тамбур и — дверь на лестницу. Из общей прихожей дверь в коридор, венчающий комнаты Анны Петровны и Марианы Олафовны. Три этих помещения являли собой одно, разделенное строителями двумя стенами в ходе капитального ремонта, которое занимала Анна Петровна с бабушкой своей Анной Вадимовной, братом Вадимом и Катей. После войны в комнату вернулись только Анна с дочкой.
До сих пор не могу себе простить две смерти — брата и бабушки. Умом понимаю, что себя винить не в чем. Но переживаю заново каждую. Брат. Его не взяли в армию. Глаза. Сердце. Он добился призыва. Они стояли в городе. В казармах. Что-то, что удавалось, я носила ему. В последний раз он выглядел непереносимо. «Дима, ты болен?» — «Нет. Все в порядке. Как вы?» Как мы? Бабушка уже умирала. Я не была у него два дня. Из-за бабушки. Но как считать себя не виноватой, если в эти дни можно было что-то сделать? Когда, оставив дочь и бабушку на соседку, я пришла, мне показали на сарай. «Он — там». Я знала, что в этом сарае. А в руку мне дали сверток. «Что это?» — «Просил передать». Развернула — хлеб, много. Он уже не мог есть. Нет, никогда не прощу себе Диминой смерти, я же помню, помню, как он, слабый, держался за прутья ограды, а сам спрашивал: «Как вы»? Бабушка умирала при мне. Истощенная, она не могла уже есть. «Отдай Кате. Сохрани», — отстраняла руку, зная, что опять вытошнит. Озноб колотил ее. «Укрой меня. Еще. Холодно». Я укрывала ее всеми возможными одеялами, пальто. Задыхаясь, она сбрасывала с себя все. «Ты душишь меня! Перестань! Я все равно умираю, слышишь?! Не души меня!» Но я же все слышала. И все видела, и ничего-ничего не могла поделать! «Темно! Почему так темно? Зажги какой-нибудь свет», — просила бабушка. И я зажигала коптилку, огарок свечи, но она ничего не видела. А утром, когда я готовила санки, сообщили о посылке. Для членов Союза писателей. Продуктовой. Со штампом столицы.
После победы с фронта вернулись Мариана Олафовна с Левой и няней Любой при них. Анна Петровна приняла их, а время спустя, внимая жалобным и, по сути, предсмертным письмам Софьи Алексеевны, забрала тетю из Дома престарелых. Когда в комнате появился отец Сережи и Димы, помещение было перегорожено шкафами, этажерками, ширмами и листами фанеры. Софья Алексеевна, подтягиваясь руками на шкафу, по утрам щурилась в пространство, вмещающее в себя диван и Анну с Ефремом на нем. Запеленгованная, старуха улыбалась: «Анна! Вы — спите?»
Комната, дверью близкая к кухне, числится за Невенчанной. Раньше, очень давно, словно на заре человечества или на другой планете — до Осеннего Бунта, отцу Невенчанной, профессору живописи Императорской Академии художеств, принадлежал весь дом. Теперь его могила на Коленкином кладбище охраняется, согласно установленной табличке, государством. Анастасия имеет в распоряжении комнату с окном во двор, где горизонт пересекает стена.
К Невенчанной вход свободный, но с условием хозяйки: «Не озорничать». Нарушив, братья дают тете Насте право себя выставить под аккомпанемент легких шлепков: «А ну-ка брысь! Брысь, пошли!» — посмеиваясь, их гонит.
Один в комнате находясь, Дима нервно обследует шкаф, отыскивая сладкое. Берет так, чтобы осталось незаметным. Не зная наказания за еду, делает так, чтобы сохранить некую независимость: «Могу не бррать — не бррал!» Если играет, то, отрываться не желая, ленясь, захотев по-малому, мочится в портфель желтой кожи. В нем толстые книги с листами в пупырышках. Для слепых. Чтобы не дать обнаружить свой поступок, дозирует мочу количеством, могущим, по его расчету, не оставить следа. Остальное — на стопки книг между этажеркой и кроватью, за полку, под кровать, через промежность блестящих прутьев.
Рыская в комнате, Дима заглядывает в ящики. Ничего не берет, конечно, но с наслаждением перебирает значки и пуговицы, хранящиеся в банке из-под монпансье, бабушкины боевые награды и перемежающие их дореволюционные кресты, монеты с профилем царя. Немецкие, болгарские. В ящике комода, где личные вещи, встречает тонкую ученическую тетрадь. В ней — стихи. Тети Настиным детским почерком. О боге, благодаря которому есть солнышко, небо. Птички. Мамины рассказы о страданиях Невенчанной в лагерях и на поселении за веру и якобы веры христианской распространение связываются с этими стихами. По желтизне бумаги. По замусоленности. По датам. Там верила она, что не оставит ее Господь.
Опыт Диминого внесемейного воспитания предполагал тут же бежать к Сереже, чтоб с братом вместе повалиться на пол со смеху: «Анастасия-то, а? Ну и ну! Солнышко!» — комментировали бы они поэзию. Но нет, он аккуратно кладет тетрадь на место. Выходит из комнаты. В кухню. К окну. За ним — стена. Деревья. А в комнате, во втором сверху ящике с левой стороны, в жухлой тетради, вклинившейся в документы и потертые сумочки, остались жить стихи.
«Сколько часов?» — спрашивает Дима. «Одни», — улыбается Невенчанная. «Да нет, часов сколько?» — почти выкрикивает мальчик. «Часы — одни, а если тебя интересует, который сейчас час или сколько времени, то я тебе отвечу. — Анастасия Николаевна нажимает кнопку на корпусе. Крышка откидывается. Тетя Настя пальцами ощупывает пупырышки, капнутые на циферблат в точках расположения каждого часа. — Девять часов сорок минут».
Дима внимательно смотрит на старуху. Задумывается. Было ли ей так тяжело, что шутит она? Ему не представить, как она, такая немощная, выдержала лагерную жизнь, а она еще и шутит! Осталов думает о том, что его новые знания о старухе она в нем не предполагает.
«Моя дорогая Мариана Олафовна!
Выяснился мой режим дня.
Завтрак в 10-м часу, затем часов до 11 1/2 принимаю воздушную ванну, т. е. сижу в сарафане без кофты. Там меня легко найти. Это налево, не доходя до столовой, где мы с Вами были. Потом брожу. Обед в 2 1/2 ч. Тихий час от 4 до 5. Значит, в 1-м корпусе ком. 5. До шести часов околачиваюсь около дома своего, а после полдника до ужина (8 1/2 ч.) буду или на скамейках возле столовой, или там, где брала воздушную ванну.
Пишу на почте. В 20-ти минутах от дома отдыха. Здесь очень красиво. Забочусь о своем товарище.
Такое же письмо пишу в Насекомово, чтобы Вы обязательно получили мое расписание дня.
Извиняюсь за грязь.
Целую крепко и очень люблю.
Мы, нижеподписавшиеся члены родительского комитета школы № 8 Безжалостного района, произвели обследование условий жизни учеников школы № 8 Осталовых Сергея и Вадима, проживающих по адресу: гор. Петрополь, Безжалостный остров, 9-я Кривая, дом 5, кв. 3.
Оба мальчика не успевают по ряду предметов и в I и во II четвертях, а ведь в начальных классах закладываются основы всех знаний. Формирование идейности и патриотизма.