Освободившись из карцера, мне пришлось над многим призадуматься, в моей голове возникали вопросы, на которые я не мог найти ответы — почему все так происходит? Ведь в колонии за день избивают десятки заключенных, работа в две смены проходит для заключенного не без последствий: частые травмы на производстве. Ведь усталость и сонливость — первый враг заключенных, работающих на циркулярке, токарных станках. И немало было таких, кто оставил свои пальцы на производстве, да и количество заключенных немалое! Успокаивал себя лишь одним — другие выжили, значит, и я выживу!
Но каждый новый день, проведенный в колонии, существенно отличался от предыдущего и обязательно в худшую сторону. Личная жизнь для заключенного практически не существовала, написать письмо домой нет времени, приготовить покушать — нет времени. Но для приезжающих все по распорядку дня, нужно посмотреть и поговорить с заключенным — эту работу прекрасно выполняют «козлы», которые так опишут колонию, что ни в сказке сказать, ни пером описать. И каждый мой проведенный день в колонии раскрывал лишь очередное зло, порождающее очередной беспредел администрации «зоны». Администрация (конечно, с разрешения своего руководства) просто довела заключенного до состояния раба. Зек должен работать, лишь бы его не били. И если такие методы влияния эффективны, то естественно, они будет руководством разрешены. А это значит поломать дух в человеке, представление заключенного о своем пребывании в колонии должно быть таким: работать нужно, чтобы тебя не били, и столько, сколько нужно администрации!
Но я — человек, который из всего плохого всегда берет только полезное. Ведь чего не отнимешь у администрации АИК-25, так это организаторские способности. Осведомленность оперативной части под номером один. Ведь проконтролировать весь свой «беспредел» можно, лишь благодаря информаторам. Любой донос в оперативную часть, не имеет значения, какого характера, вызывает мгновенную реакцию. Заключенного вызывают, ставят к стенке и начинают бить до тех пор, пока заключенный не называет причину, по которой его бьют. А ведь бывает такое, что заключенный и знать не знает, за что его бьют. Но когда после определенных процедур заключенный ни в чем не сознается — значит, невиновен. Информатору за лжедонос ничего все равно не будет, потому что ничего страшного не произошло. Но для себя я хорошо знал, что методы оперчасти известны практически всем заключенным, и если, на первый взгляд, вы скажете, что ничего полезного там найти нельзя, то ошибаетесь!
Я очень много уделял внимания всему внутреннему дыханию колонии, каждый раз пытаясь для себя понять, насколько глубоко сидят корни внутреннего беспредела уже за пределами АИК-25. Очередной моей проверкой на человечность стал Сергей (Душман), у которого была очень сильная болезнь ног. И несмотря на то что ему оставалось сидеть уже месяцы, он как-то подошел ко мне вечером, присел на лавочке возле меня после вечерней проверки и говорит мне: «Паша вот честно скажу, не думал, что попаду в такую ситуацию. Ты знаешь, нет здоровья ходить на работу в две смены, хоть и осталось до свободы месяцы». Он приподнял штаны до колена, и я увидел, что его ноги толще головы и со страшными засохшими по краям ранами от гнойников. — «Я тебе скажу», — продолжил он, — сам пробовал, не получается, духу не хватает — помоги мне! Я напишу записку, что сам и по семейным. А ты помоги мне, когда приду ночью с работы после того, как все утихнет, и лягут спать, я толкну тебя и буду ждать в туалете, полосни меня по шее лезвием, ты потом иди дальше спать, а я с лезвием и с запиской там останусь». Конечно, дальше была тишина, и его слова прервали это молчание — «Ты не переживай, и развернув глаза на церковь, стоящую перед глазами, я Богу скажу, что ты не убил меня — ты избавил меня от этого ада».
Я хорошо понимал, что это не симуляция и не подвох, потому что рано или поздно у каждого человека кончается терпение, и у него оно уже кончилось. Говорить ему, что это грех, просто абсурдно, когда этот грех он чувствует все двадцать четыре часа на себе! Говорить ему банальный лепет, что все это временно, глупо — он и сам все понимает. Но — мне нужно было ему что-то сказать! «Ты представляешь, Серега, — ответил я, — сколько душ изломанных находится здесь и сколько таких единомышленников твоих касательно суицида. Но я ни разу не слышал, ни одной мысли трезвой и нормальной, что нужно не вешаться или резаться, а как-то научиться противостоять этому». «Это бесполезно, — услышал я, — за ними стоят все, они система. А мы рабы, и этому рабству не будет конца». Он разговаривал со мной очень спокойно, но уже заговорив на эту тему, ему стало интересно.
Я не остановился: «Есть вещи в жизни, которые действительно бесполезно делать — это оживить камень, повернуть русло реки в обратную сторону. А здесь ситуация абсолютно другая, что касается АИК-25, то это все придумано людьми, а значит на каждый яд всегда есть противоядие, и если точно и четко подумать об администрации и о ее помощниках, то лишь тогда можно что-то и о чем-то говорить. Никто еще и ничего не сделал такого, чтобы потом не нашелся кто-то, который не сделал бы лучше! Если ты на данный момент предлагаешь мне тебя лишить жизни, то помоги лучше мне сначала хотя бы попробовать что-то сделать, чтобы остановить все это. И если будет суждено тебе отдать Богу душу, то ты бы уже завтра не существовал, если бы я согласился сделать то, о чем ты меня просил». И здесь от неожиданного поворота нашего разговора я увидел жизнь в его глазах — он полностью со мной согласился.
Это было началом всему. Противостоять беспределу в АИК-25 очень опасно, если бы просочилась информация в оперативную часть о том, что группа заключенных вышли из-под контроля, то это плачевно бы для всех закончилось. Ведь убить заключенного в колонии практически не стоит ни малейшего труда, и при этом к уголовной ответственности никто не будет привлечен. Можно попасть нечаянно под циркулярку, организовать несчастный случай, для этого особых навыков не нужно иметь. И если бы администрация почувствовала, что иного решения вопроса нет, кроме физического устранения заключенного, то не сомневайтесь, так бы и случилось.
Но как-то противостоять всему этому беспределу нужно. Все варианты с суицидами, членовредительством я исключил сразу. Никто не позволил бы выйти информации за пределы колонии, а тем более о причине суицида. Но главное — такими методами, как суицид, я бы на себе тавро поставил бы до конца жизни в Департаменте, мол, я социально опасен для заключенных, подбиваю их на суициды и прочее, что дало бы повод рассматривать меня как преступника, и вместо того, чтобы нападать, мне бы пришлось защищаться.
Писать, куда-то обращаться — так куда и к кому? Каждый день нарушают права полутора тысяч заключенных, и это годами — это что, одно учреждение вышло из-под контроля? Нет, это государство стоит на стороне учреждения, то бишь Государственного Департамента Украины по исполнению наказаний, его областного управления в Харькове и Харьковской области и конкретно АИК-25. Но есть надежда, что существуют в нашем государстве политики, которые, услышав об этом кошмаре в АИК-25, отреагируют, ну, хотя бы кто-то пришлет своих представителей, чтобы проверить, как обстоят дела на самом деле!
Вот и был построен план — найти народного депутата, к которому можно было бы обратиться, и тот в пределах своих полномочий отреагирует. Ведь фактов было уже собрано достаточно, чтобы любому юридическому лицу подтвердить беспредел в колонии со стороны администрации. Для этого достаточно было бы раздеть до трусов всех сидящих в ДИЗО-ПКТ (карцер) заключенных, которые от колен до самой шеи все в синяках от побоищ представителями администрации, и получить объяснения уже от администрации, почему у 80 % заключенных, сидящих в карцере, следы на теле от побоев.
Также я договаривался с заключенными, подобных «Душману», которые, раз уж решили пойти на самоубийство, то могли бы засвидетельствовать, что происходит в колонии. Но сначала было нужно найти, к кому обратиться.
Первыми моими шагами были анонимные обращения на имя Уполномоченного по правам человека Н. И. Карпачевой, народного депутата Райковского Бронислава Савельевича, журналиста Климентьева Василия Петровича. Трудности возникали всегда, и в первую очередь с написанием и отправкой писем. Ведь написать письмо — это действительно проблема, не дай Бог хоть одно из писем попадет в руки администрации — это равно смертному приговору. И при написании письма приходилось выставлять не один десяток заключенных, которые наблюдали за передвижениями «козлов», младших инспекторов, и если хоть что-то говорило об опасности, то мне сразу сигнализировали.
Вы, конечно, подумаете, что при такой мощнейшей поддержке оперчасти осведомителями неужели не нашлось ни одного, который предал бы меня!? Но это я всегда учитывал, и мной были предприняты такие меры предосторожности, которые предотвращали эффект домино. Каждый, кто оказывал мне помощь, знал о себе и ничего не знал о других моих помощниках. Каждый знал лишь то, что нужно было ему знать, и это обсуждению никогда не подлежало. В локальном секторе я общался с теми, кто не состоял в моих рядах, и часто приходилось общаться с «козлами» умышленно на глазах у всех. Ведь рано или поздно все тайное превратится в явное. А значит, обязательно весь круг моего общения будет учтен администрацией.
Но это не все обстоятельства, которые заставляли меня так поступать — я имею в виду общение с «козлами». Ведь у администрации возникнут вопросы ко мне, каким путем мне удавалось отправлять письма, и естественно, она будет изучать весь мой круг общения. А значит, все, с кем я общался, будут под подозрением, а быть под подозрением — читайте о «дуплете»!
Но были и ошибки, были, конечно, заключенные, которые пытались угодить администрации, донося на меня. Но, как я раньше упоминал — методы добычи информации в оперативной части играли на меня. Для того, чтобы ненужные мысли у заключенных не возникали, я им последовательно объяснял, что с ними случиться, если информация просочится в оперчасть. А здесь все просто — будут бить двоих до тех пор, пока или я не признаюсь, или второй не признается, что меня оговорил, и здесь у кого терпения хватит. А терпения хватит, естественно, у меня, потому что мое признание равносильно самоубийству.
Но один прокол все же был, и информация о моих замыслах дошла до оперчасти. Один из заключенных, который попал в «Дорогу в Рай», решил спастись тем, что рассказал обо мне, рассчитывая, что за ценную информацию его пожалеют. Но здесь и сыграл роль круг моего общения, и когда оперчасть поинтересовалась у своих сомнительных помощников, а именно у «козлов», о моих замыслах, то они все обо мне хорошо отозвались. А как они обо мне плохо могут отозваться, ведь если эта информация обо мне подтвердится, то все «козлы», которые общались со мной, автоматически попадут под подозрение.
Все письма, отправленные мной из колонии анонимно, не давали результата. Все приезжающие в колонию комиссии были исключительно для осмотра достопримечательностей колонии. Ведь по европейским требованиям условия содержания заключенных, находящихся под стражей, должны соответствовать европейским стандартам, и внешне эти комиссии все устраивало. Но вот каким путем все это сделано — мало, наверное, кого-то интересовало. Но я каждый приезд любой комиссии внимательно изучал, ведь письма одно за другим расходились, и я жил надеждой быть услышанным!
Но увы! С 2002 по 2004 г. не было ни одной реакции. Конечно, я это расценивал как последствия анонимности, ведь анонимные письма юридической силы не имеют. И я решился все же подписаться! Я уверяю Вас, что если бы такая мысль даже во сне приснилась кому-то из сидящих в АИК-25 заключенных, то он предпочел бы лучше не просыпаться. Ну, а я вам скажу, что просто пошел уже на принцип. Смотреть на очередные шаги администрации я устал, лучше вообще не жить, чем жить, как попало, и когда я поймал внутреннее дыхание колонии, я уже понимал, что нужно делать для того, чтобы достичь хоть какого-то результата. И я начал делать!
Всегда есть преимущества, их только нужно увидеть. Да, система могущественна, и мне бороться с администрацией, будучи зеком, — равносильно самоубийству. Но действия администрации АИК-25 заключались в том, что они всегда нападали, а зеки всегда спасались. Еще никто и никогда не нападал на администрацию, а потому ей еще не приходилось защищаться. И то, что масса зеков имела следы побоев на теле, говорило только о самоуверенности администрации. А чрезмерная самоуверенность всегда плачевно заканчивается. Это и было моим преимуществом — я все это понял, будучи невидимым.
Прежде всего, чтобы подписаться своим именем и обратиться за помощью в соответствующие органы, мне нужно было предусмотреть, что со мной может случиться в будущем. Ведь существовали вопросы, на которые я не имел ответов, а именно, смогу ли я выдержать пытки. Я хорошо понимал, что ко мне будут применены индивидуальные пытки, потому что случай мой — единственный. А значит, все заключенные которые прошли через «Дорогу в Рай», прошли привычные истязания. Мне же нужно ожидать непредсказуемых издевательств.