— Ваш друг Тори решил поужинать на втором этаже вашего дома, но в тарелке с фруктами обнаружил плоды ядовитого растения, почти неотличимые от зимних ягод… И послал слугу срочно вам передать, что очень обеспокоен.

Я нахмурилась. Какие еще ядовитые ягоды в моем доме?! Опять что ли старик Лут чудит?

— Диес, знаешь, я думаю, мне надо извиниться… — пробормотала девушка, оглаживая обработанную и залепленную щеку.

Царапины были неглубокие, но неприятно щипали.

— Это ей надо извиниться, — хмуро улыбнулся брат.

Аглая опустила лицо и вздохнула.

— И мне надо. Ты же не знаешь, но я наговорила там всякого… Даже сама не знаю, чего так вспылила? И она специально меня не ранила, я просто сама дернулась.

— Угу, — кивнул мужчина, погладив ее по мягким волосам, — Конечно, сама. Она просто стояла рядом и показывала тебе свои когти! А ты, дурашка, лицом на них упала, да?

Аглая улыбнулась. Брат всегда был на ее стороне. Что бы ни случилось, Диес всегда был на ее стороне, даже не смотря на то, что она была от другой женщины, от женщины, которую Диес долго не принимал, считая что та пытается занять место его матери.

И она была безумно благодарна ему за его абсолютную поддержку, за то, насколько спокойно и уверенно она чувствует себя в жизни, зная, что рядом с ней есть такой верный брат, которому никогда не надо ничего доказывать. У них в семье вообще были теплые отношения, но с Диесом они были ближе всех — оба младшие в семье, оба болели в детстве, пусть и по разным причинам, оба причиняли беспокойство и слишком много думали о том, как это беспокойство родным компенсировать. Общий страх быть не такой уж большой гордостью для родных на фоне старших братьев — страх, который могли разделить только друг с другом.

Диес не сомневался, что Аглая не заслуживала ни одного косого взгляда, не то что слова — никогда вообще и в этой ситуации в частности! И это было приятно. Но в голове всегда недовольно ворочался голос мамы.

Мама не баловала ее. Она всегда говорила, что для баловства у нее целое стадо оленей и хоть кто-то должен держать равновесие, чтобы она не превратилась в избалованную слабачку. В любой ситуации она заставляла дочь проговаривать вслух свои ошибки, никогда не позволяя отнестись к себе снисходительно, оправдаться, свалить вину за свое — на других. Порой это было настолько унизительно и обидно, что Аглая за это в детстве ее немножко ненавидела — и эта ненависть тоже объединяла их с Диесом.

С возрастом Аглая, конечно, начала понимать, что как минимум отчасти это было нужно в первую очередь ей самой. Что мама ее безумно любит, даже больше сыновей отца, с которыми всегда была ласковей и терпеливее. Она научилась замечать, когда маска строгой матери дает трещины и обнажает панический страх за буквально вымученное тяжелыми родами и последующими болезнями единственное родное дитя.

И теперь старалась быть хорошей дочерью не только для папы, но и для мамы.

Поэтому когда девушка немного успокоилась, она начала по привычке искать в своих словах и действиях что-то, что мама могла бы счесть неправильным.

Ну, сначала она была жутко оскорблена и свято уверена, что госпожа Роашат — совершенно несносна и категорически невоспитана! И до сих пор так думала. Но… чем больше девушка пыталась в мыслях объяснить свои слова, свою реакцию как совершенно закономерную и ни капельки не заслуживающую осуждения, тем больше перед глазами всплывал мамин насмешливый прищур только с виду наивных глаз, ее недовольно поджатые губы и привычное: «Лая, не будь дурой. Не позорь меня и отца — не будь дурой. Хочешь ее из себя строит — сколько угодно! Но быть дурой я тебе запрещаю. Это так жалко! Ты жалкая, Лая? А, жалкая маленькая бедняжка? И пусть все тебя жалеют, включая тебя саму?»

В душе привычно вскипала обида и ярость. Она не жалкая! И уж точно не дура! Ее очень хвалят учителя, она полжизни не вылезала из отцовских библиотек — она кто угодно, но точно не дура! В такие моменты меньше всего хотелось, чтобы ее жалели. И меньше всего хотелось жалеть себя.

— Нет, Ди, — упрямо мотнула головой девушка и вскинула подбородок, — Я дернулась сама — это правда. И я ее разозлила тоже сама — это тоже просто правда. Может ей и не стоило реагировать так, как она отреагировала, но и за мной вина есть. Я завтра извинюсь! Я сказала много лишнего, потому что…

Щеки вспыхнули и глаза заслезились. Боги, как неловко!

Если она что-то делала не так, то мама не слезала с нее, пока Аглая не объяснит ей, почему поступила так, а не иначе. Именно поэтому порой было жутко унизительно. Какие-то вещи даже себе говорить не хочется, что уж про других говорить! Теперь же, чем больше она думала о причинах своего возмущения, тем очевиднее становилось, что Соль была права. Ей понравился Нико. И она была рада возможности доказать себе, что Соль ему не подходит. И даже если ее слова про их недоказанную парность могли бы быть справедливы, они таковыми не были, потому что она, Лая, кинула их просто потому что ей хотелось, чтобы они были справедливыми. И никак иначе. Она была рада возможности их произнести. Может даже она немножко сама себе создала такую возможность.