Это, конечно, чистый ориентализм, но даже если признать обширные познания автора в области институционального ислама, характерные для остальной части книги, предубеждения, высказанные Гиббом в ее водной части, остаются серьезным препятствием для любого, кто надеется понять современный ислам. В чем смысл «отличия», когда предлог «от» совершенно упущен? Разве нам не предлагается еще раз взглянуть на восточного мусульманина так, как будто его мир, непохожий на наш, никогда не менялся с VII века? Что же касается самого современного ислама, то, несмотря на всю сложность его понимания, что заставило Гибба отнестись к нему с такой непримиримой враждебностью? Если ислам изначально порочен в силу своей постоянной ограниченности, то ориенталист окажется противником любых исламских попыток реформировать ислам, потому что, согласно его взглядам, реформа – это предательство ислама: именно таковы аргументы Гибба. Как может восточный человек выбраться из этих оков в современный мир, кроме как повторяя за шутом из «Короля Лира»: «Они грозятся отхлестать меня за правду, ты – за ложь, а иногда меня бьют за то, что я отмалчиваюсь»[448].

Восемнадцать лет спустя Гибб предстал перед аудиторией своих соотечественников-англичан, только теперь – в качестве директора Центра исследований Среднего Востока в Гарварде. В своем докладе «Пересматривая регионоведение» он, помимо прочих высказываний (aperçus), согласился с тем, что «Восток слишком важен, чтобы оставлять его ориенталистам». Провозглашался новый, или второй, альтернативный, подход ориенталистов точно так же, как «Современные тенденции» иллюстрировали первый, или традиционный, подход. Формулировки Гибба в докладе «Пересматривая регионоведение» благонамеренны – до тех пор, конечно, пока речь идет о западных экспертах по Востоку, чья работа заключается в подготовке студентов к карьере «в общественной жизни и бизнесе». «Что нам сейчас нужно, – говорит Гибб, – так это традиционный ориенталист плюс хороший социолог, работающие вместе: между собой они смогут проделать „междисциплинарную“ работу. Однако традиционный ориенталист не будет использовать устаревшие знания о Востоке; нет, его опыт послужит напоминанием его непосвященным коллегам по регионоведению, о том, что „применять психологию и механику работы западных политических институтов к азиатской или арабской ситуации – это чистой воды Уолт Дисней“»[449].

На практике это означает, что, когда восточные народы борются против колониальной оккупации, вы должны сказать (чтобы не рисковать впасть в диснеизм), что восточные народы никогда не понимали значения самоуправления так, как «мы». Когда одни восточные люди выступают против расовой дискриминации, а другие практикуют ее, вы говорите: «по сути, все они восточные люди», а классовые интересы, политические обстоятельства, экономические факторы совершенно не имеют значения. Или же вместе с Бернардом Льюисом вы утверждаете, что если арабские палестинцы выступают против израильских поселений и оккупации их земель, то это просто «Возвращение ислама», или, как определяет это известный современный ориенталист, «исламское противостояние неисламским народам»[450], принцип ислама, закрепленный в седьмом веке. История, политика и экономика не имеют значения. Ислам есть ислам, Восток есть Восток, и, пожалуйста, верните все ваши идеи о левом и правом крыле, революциях и переменах обратно в Диснейленд.

Если подобные тавтологии, утверждения и опровержения не звучали знакомо историкам, социологам, экономистам и гуманистам в любой другой области, кроме ориентализма, то причина этому совершенно очевидна. Ибо, как и его предполагаемый предмет, ориентализм не позволял идеям нарушать его глубокую безмятежность. Но современные ориенталисты – или регионоведы, если называть их на новый лад, – не пассивно самоизолировались на языковых кафедрах. Напротив, они извлекли пользу из советов Гибба. Большинство из них сегодня неотличимы от других «экспертов» и «советников» в том, что Гарольд Лассуэлл[451] назвал «политическими науками»[452]. Так, очень быстро были осознаны возможности, открывающиеся в отношении военной и национальной безопасности для тандема, скажем, специалиста по «анализу национального характера» и эксперта по исламским институтам – хотя бы с точки зрения целесообразности, если не ради чего-то еще. В конце концов, «Запад» со времен Второй мировой войны столкнулся с умным тоталитарным врагом, который вербовал себе союзников среди легковерных восточных (африканских, азиатских, неразвитых) наций. Есть ли лучший способ обойти врага с фланга, чем играть с иллогичным восточным умом так, как только ориенталист и мог измыслить? И вот появились такие мастерские уловки, в духе метода кнута и пряника, программа «Альянс за прогресс»[453], СЕАТО[454] и так далее. Все они основывались на традиционном «знании», переоснащенном для лучшего манипулирования его предполагаемым объектом. Таким образом, по мере того как революционные потрясения охватывают исламский Восток, социологи напоминают нам, что арабы более склонны к «устным переговорам»[455], в то время как экономисты – переобувшиеся ориенталисты – отмечают, что для современного ислама ни капитализм, ни социализм не являются адекватными категориями[456]. По мере того, как антиколониализм охватывает и действительно объединяет весь восточный мир, ориенталист это проклинает не только как досадную помеху, но и как оскорбление западных демократий. Поскольку перед миром стоят важные, общезначимые проблемы – проблемы, связанные с угрозой ядерной катастрофы, ужасающе скудными ресурсами, беспрецедентной потребностью людей в равенстве, справедливости и экономическом паритете, – политиками используются расхожие карикатуры на Восток, источником идеологического наполнения которых выступает не только полуграмотный технократ, но и сверхграмотный ориенталист. Легендарные арабисты в Госдепартаменте предупреждают о планах арабов захватить мир. Вероломных китайцев, полуголых индийцев и пассивных мусульман описывают как стервятников, терзающих «нашу» щедрость, и проклинают, когда «мы теряем их» из-за коммунизма или их собственных неисправимых восточных инстинктов, тут разница едва ли существенна.

Эти современные ориенталистские установки наводняют прессу и общественное сознание. Например, считается, что арабы ездят на верблюдах, что они террористы, крючконосые, корыстные распутники, чье незаслуженное богатство является оскорблением настоящей цивилизации. Всегда существует предположение, что, хотя западный потребитель принадлежит к численному меньшинству, он имеет право либо владеть, либо расходовать (или и то и другое) большинство мировых ресурсов. Почему? Потому что он, в отличие от людей Востока, является истинным человеком. На сегодняшний день нет лучшего примера того, что Анвар Абдель-Малик называет «гегемонией владетельных меньшинств» и антропоцентризмом в союзе с европоцентризмом: белый представитель среднего класса Запада считает своей человеческой прерогативой не только управлять небелым миром, но и владеть им просто потому, что по определению «они» не такие же люди, как «мы». Нет более чистого примера дегуманизированного мышления, чем этот.

Более того, ориенталист предполагает, что то, к чему его не подготовили тексты, – результат либо восточной внешней агитации, либо восточных глупых ошибок. Ни один из бесчисленных ориенталистских текстов по исламу, включая их сумму, «Кембриджскую историю ислама», не может подготовить читателя к тому, что происходило с 1948 года в Египте, Палестине, Ираке, Сирии, Ливане или Йемене. Когда догмы об исламе уже не работают даже у самых наивно-оптимистических ориенталистов, приходится прибегать к ориентализированному общественно-научному жаргону, к таким расхожим абстракциям, как «элиты», «политическая стабильность», «модернизация и институциональное развитие», несущим печать ориенталистской мудрости. Тем временем Восток и Запад разделяет растущая пропасть, с каждым днем всё более опасная.

Нынешний кризис выявил несоответствие между текстами и реальностью. Однако в этом исследовании ориентализма я хочу не только продемонстрировать источники ориенталистских взглядов, но и поразмышлять над его важностью, поскольку современный интеллектуал справедливо чувствует, что игнорировать часть мира, к чему его сейчас явно подталкивают, значит избегать реальности. Гуманитарии слишком часто ограничивали свое внимание отдельными темами исследований. Они не наблюдали и не учились у таких дисциплин, как ориентализм, непреодолимым стремлением которого было овладеть всем миром, а не какой-то его легкоотделимой частью, такой как автор или сборник текстов. Тем не менее, несмотря на наличие таких академических убежищ, как «история», «литература» или «гуманитарные науки» и несмотря на свои чрезмерные устремления, ориентализм вовлечен в мировые исторические процессы, как бы он ни пытался это скрыть за напыщенным сциентизмом и апелляциями к рационализму. Современный интеллектуал может научиться у ориентализма тому, как, с одной стороны, либо ограничить, либо реалистично расширить сферу притязаний своей дисциплины, а с другой – видеть то человеческое («сердца тряпичную лавку»[458], как называл это Йейтс), из которого тексты, видения, методы и дисциплины начинаются, растут, расцветают и отмирают. Исследовать ориентализм – значит также предложить интеллектуальные способы решения методологических проблем, которые история выдвинула на передний край в своем предмете исследования – Востоке. Но прежде мы должны детально рассмотреть те гуманистические ценности, которые ориентализм своим масштабом, опытом и структурой практически уничтожил.