Студенты юрфака, где Арина училась, а Морозов преподавал, его обожали. А бывшие коллеги – и следователи, и оперативники, которые уж точно лучше прочих знают, кто чего стоит – при одном упоминании Халыча мечтательно улыбались – да, были люди в наше время!

И вот его-то Баклушин и вознамерился «разоблачить». Рассчитывая, по всей видимости, на колоссальный резонанс с участием СМИ и, как логичное завершение громкого дела – карьерный скачок для себя, любимого. Должность повыше, погоны посолиднее…

Откуда эта идея взялась в баклушинской голове, какие улики его подтолкнули к мысли о том, что Морозов – легенда следствия – преступник? Арина не знала. Да и какая разница! Самое страшное заключалось в том, что это было правдой. Халыч сам признался. Ну не глаза в глаза, а по телефону, голосовой почтой – но признался же! Но поверить – одно, а вот принять, что любимый учитель, что он всего лишь… Арина никогда, даже мысленно не произносила этого слова. Потому что, конечно, не «всего лишь», конечно, Халыча никак нельзя было причислить к «обычным преступникам». Да и преступник ли он, строго говоря? С точки зрения закона – безусловно, а если положа руку на сердце? Ведь он всего лишь покарал тех, кого не смогло покарать правосудие. Мерзавцев, каких любой нормальный человек был бы готов уничтожить собственноручно. Вот он и уничтожил. Справедливость восторжествовала… но какой ценой?

Не мне, повторяла Арина как мантру, не мне его судить. Но именно меня он попросил помочь. Она удалила то сообщение, но помнила наизусть не только каждое слово – каждую интонацию, каждый вздох, каждую паузу.

И если сейчас Александр Михайлович сам вышел на связь, значит, та опасность, от которой ему пришлось так стремительно скрываться, те нависшие над ним обвинения – значит, сейчас они рассыпались в прах? Или как минимум близки к тому. Значит, те три дела «о справедливом возмездии» Баклушин, как ни старался, повесить на Халыча не сумел.

Но ведь открывали список покойного Шубина еще четыре убийства! Открывали! То есть Шубин начал свое личное следствие именно с них! А там-то Морозов гарантированно ни при чем! Именно на них указывала комбинация «семерка пробел дефис пробел тройка» завершенная вопросительным и восклицательным знаком: семь минус три – что с ними?

Потому что Баклушин, потерпев неудачу с делами «о возмездии», может попытаться пристегнуть Морозова именно к этим, «чужим». Ибо обвинение против невиновного при желании слепить проще, чем против настоящего преступника. Такой вот парадокс. Вот только, ехидно нашептывал внутренний голос, откуда ты знаешь, что Морозов – ни при чем? Он же сбежал, разве нет? Эти сомнения были еще мучительнее, чем терзания по поводу «карательных» убийств. Арина изо всех сил старалась не слышать этого ехидного шепотка в собственной голове. Если Халычу не верить – то кому тогда? И вовсе он не «сбежал трусливо, когда запахло жареным». Если бы так, о нем сейчас ни слуху ни духу бы не было. Никаких таких сообщений. Да и уезжая – неизвестно на сколько, не зная, сможет ли вообще вернуться – он просил Арину разобраться с этими четырьмя делами. Разве виновный – стал бы? Нет, конечно, говорила себе Арина и на время успокаивалась, погружаясь в более конкретные и куда менее болезненные размышления. Три «морозовских» дела подсунул умирающему Шубину Баклушин. А первые-то четыре? Почему Шубин выбрал именно их? Почему решил, что это – серия? Чей след он в них почуял?

И теперь Арине казалось, что она знает ответ.

Ну так, может, хватит уже огибать то фотоателье, хватит оглядываться на выставленные в витрине портреты, ежась так, словно все они глядят на нее с укором?

Она решительно свернула направо. Сердце слегка подрагивало, но, когда до фотоателье оставалось всего два дома, стало ясно: витрина освещена как-то по-другому. Арина прибавила шаг…

Что за притча? Окошко, где раньше висели фотопортреты, сейчас закрывала золотисто-оранжевая штора, мягко освещенная изнутри. И табличку с часами работы фотоателье сменила другая: «Восход». Надпись располагалась по дуге, между букв пробивались как будто солнечные лучи, а на половинке солнечного диска внизу было аккуратно написано «кафе». Арина даже рассмеялась – хорошо бы, если бы все страхи так же исчезали. Зайти, что ли, кофе выпить? Может, там и вай-фай есть?

Кофе тут был так себе, средненький. Зато в углу, за пыльной пальмой прятался столик с «дежурным» компьютером, не только подключенным к интернету, но и оснащенным сканером и принтером, – на случай, если кому-то из посетителей понадобится. Очень удачно. Держать переписку с Халычем в собственном смартфоне или ноутбуке казалось небезопасным – мало ли, в чьи руки они могут попасть. Тот же Левушка Оберсдорф любой гаджет может и удаленно вскрыть. Против Арины он действовать не станет, но ведь на свете не один Оберсдорф, есть и другие специалисты.

Она раз десять повторила про себя то, что выглядело адресом электронной почты, и удалила сообщение – из тех же соображений: береженого бог бережет. Да, на серверах телефонного оператора сообщение осталось, но тут уж как повезет. Главное, чтобы случайно никто не добрался.

Стремительно создала новый почтовый ящик – на том же сервере, который использовал Александр Михайлович – лишь на мгновение задумавшись над логином. Хотя чего там задумываться? Надо всего лишь чуть-чуть изменить присланный адрес: пусть вместо «а» – Арина – будет «би», которая выглядит так же, как русское «в» – Вершина. Морозов сразу поймет.

Осталось понять, о чем, собственно, можно ему сообщить?

Раскапывая дела из шубинского списка, она успела выяснить довольно много.

Церковный староста, осужденный за убийство своего священника, даже на суде продолжал настаивать на своей невиновности, утверждая, что про растрату церковных фондов его кто-то оговорил, и отец Серафим сам предложил встретиться и поговорить – да, это действительно было как раз незадолго до его смерти. Но, уверял староста, оправданиям его батюшка поверил, расстались они вполне мирно, батюшка ему потом даже смс-ку прислал с дополнительными извинениями. Ферапонт получил ее, уже довольно далеко отъехав от автостоянки, где с батюшкой беседовал – и где того в итоге убили. И в момент убийства он находился совсем в другом месте. Но, поскольку в телефоне старосты Ферапонта никакой такой смс-ки не обнаружилось, прочим его оправданиям тоже никто не поверил. Только письмо, которое Ферапонт, прислал из колонии Шубину, письмо, с которого старый опер, вероятно, и начал свое безумное расследование – письмо кричало все о том же: я не убивал батюшку, перед смертью клянусь, очистите мое имя! И Арина – она улыбнулась, вспоминая – сумела добиться информации от техников телефонного оператора. Оказывается, и смс-ка, на которую ссылался староста, существовала, и телефон в момент убийства находился в районе сотовой вышки километрах в десяти от места преступления. Это еще не было неоспоримым свидетельством невиновности – телефон и его владелец вполне могут находиться в разных местах – но все же вызывало серьезные сомнения в приговоре.

Подобная же нестыковка обнаружилась и в деле антиквара, погибшего от укола отравленным кинжалом – прямо как в романе Агаты Кристи. Сын погибшего утверждал, что кинжал принес на экспертизу «такой невзрачный дядечка». Но, поскольку следствие не обнаружило и тени таинственного посетителя, зато обнаружило вполне ощутимый материальный конфликт, случившийся между отцом и сыном – сына. разумеется, осудили. Разглядывая фототаблицы с места преступления, Арина обратила внимание на то, что Шубин для своего «следствия» выбрал лишь одну из них – ту, на которой четко выделялся свежезаправленный кулер. И сумела отыскать не только фирму-поставщика, но и доставившего баллон курьера. Который – о чудо! – вспомнил, что видел того самого «невзрачного дядечку». Описать визитера он, разумеется, не смог, но сомнения в правомерности приговора опять возникали.

Чем глубже Арина закапывалась в «список Шубина», тем больше возникало таких сомнений.

Взять хотя бы убийство на охоте: один из совладельцев крупной фирмы случайно (обвинение, кстати, настаивало, что не случайно) застрелил другого. Обвиняемый вел себя не слишком разумно: сперва утверждал, что вообще не стрелял, затем согласился, что стрелял, но – в другую сторону, вроде кабан оттуда пошел. Этот «кабан» кардинально противоречил показаниям егеря, по словам которого кабанов в тот момент еще и близко к «номерам», где стояли охотники, не было. Результаты же баллистической экспертизы были и вовсе однозначны: пуля, убившая господина Семченко, вылетела из карабина его партнера, господина Любавина. Стараниями защиты Любавин получил срок как за «причинение смерти по неосторожности» и на свободу вышел всего через два года. С Ариной, однако, разговаривать отказался наотрез и вообще вел себя столь же агрессивно, как и на суде. Но она уже закусила удила. Егерь из лесничества, где проходила злополучная охота, помог отыскать в стволе одной из обильно произраставших на участке берез «подходящую» пулю. Черт с ним, усмехалась Арина про себя, с господином Любавиным, обиженным на весь мир: посадили ни за что, фирму, воспользовавшись случаем, прибрали к рукам конкуренты, и вообще все вокруг один сплошной мрак и беспредел. Пусть себе обижается. А она отнесет найденную пульку лучшему в мире баллистику Арсену Федотовичу, пусть сравнит с контрольной, а заодно и со смертельной. И если скажет, что «березовая» пуля вылетела из любавинского карабина, – явно встанет вопрос о пересмотре дела.