Она тогда почему-то сразу решила, что в идеальной картинке «классического самоубийства» что-то не так. Идеальный порядок – и свисающие с буфетной дверцы подтяжки. Все говорят, что покойный Шубин пил без продыху – а где же тогда залежи пустых бутылок? И главное: по мнению медиков, смерть наступила чуть не на четыре часа позже того времени, когда соседи слышали выстрел.
Даже пулю на пустыре она отыскала – от того «лишнего» выстрела. И не только пулю.
Потому что старый опер Егор Степанович Шубин изобразил – как на сцене сыграл – собственное убийство. Да ведь как красиво изобразил – самоубийство, замаскированное под убийство, замаскированное под самоубийство. Имитация внутри имитации. И вся эта изощренная красота – ради того, чтобы оставить собственноручное «признание». Чтобы прибывший к трупу следователь гарантированно обратил внимание на собранные старым опером материалы по старым, давным-давно расследованным делам. Ладно бы висяки были – или, как Арина привыкла говорить после нескольких лет работы в Питере, глухари – все дела давным-давно раскрыты, злодеи сидят, один даже вышел уже. Вот только Шубин в результатах следствия – и суда, конечно – сомневался. Даже нет, не сомневался – был уверен, что следствие зашло «не туда».
Папка с результатами доследственной проверки «по Шубину» давно отправилась в архив. Но у Арины остались копии всего самого важного. Потому что она сомневалась. Потому что итоговый вердикт: безусловное самоубийство – оставил множество вопросов в подвешенном состоянии. Клифхангер, вспомнила вдруг она. Это называется клифхангер, крюк для подвешивания.
А еще так называется жанр, требующий в конце каждой серии оставлять главного героя в абсолютно безвыходной ситуации – чтобы спасти его в начале следующей. И не обязательно спасать именно положительного персонажа. Когда на Холмса, только что отправившего Мориарти в пучину Рейхенбахского водопада – ура, победа! как же, как же – сверху начинают сыпаться камни, это означает, что зло не уничтожено окончательно.
Клифхангер.
Вот он, этот «крюк»: перечень убийств, которые она уже привыкла называть «списком Шубина» или, когда находило дурное настроение, «загадкой Имитатора».
Именно этим делам и были посвящены аккуратные ряды фотографий над письменным столом Шубина: жертвы и их убийцы. Точнее, те, кто был за эти убийства осужден.
И галерея эта до сих пор не давала Арине покоя. Потому что чем дольше она – без ведома начальства, на собственный страх и риск – копалась в старых делах, тем сильнее крепла в ней убежденность: Шубин не напрасно сомневался в тех семи приговорах.
И ничего бы в том не было страшного, тем более стыдного… Ах, если бы в списке Шубина было не семь дел, а четыре! Но их было семь – и это было очень, очень плохо. Последние три не были последними хронологически, просто иллюстрирующие их фотографии завершали соответствующие ряды. Даже квадраты выцветших обоев под ними были темнее, чем под первыми, – как будто покойный добавил их к уже готовому «списку».
Как будто подсказал кто…
Собственно, Арина почти не сомневалась – кто именно.
Борька Баклушин, которого за глаза звали Бибикой, очень хорошо понимал, с какой стороны у бутерброда масло. Ведь управление собственной безопасности, которому положено высматривать тех, кто «кое-где у нас порой», отнюдь не всеведуще, а Баклушин был, разумеется, очень, очень аккуратен, так что его не только за руку никогда не ловили, напротив – в пример ставили. И карьеру он делал куда стремительнее не столь показушных коллег. Правда, ему все казалось – недостаточно. И когда подвернулся случай, Бибика не сплоховал. Разве можно упускать такой шанс! Если доказать, что хваленый Морозов, прославленный Халыч, легенда следствия, рыцарь без страха и упрека – что он «оборотень в погонах»… У-у-у! Это какой же карьерный рывок можно сделать!
Арине вспомнилось, как Александр Михайлович слушал: немного наклонив голову и едва заметно хмурясь. Как вздергивалась левая бровь, когда кто-то из студентов ляпал глупость:
– Стыдно, юноша! – Леха Груздь, вылезший с «умным» замечанием, сперва хорохорился, но быстро сник. – Что, видите ли, делать, если попадется парадоксальный выделитель вроде Чикатило, как с уликами работать, если такое бывает! Бабке Марусе у соседнего подъезда простительно, но вы-то будущий юрист! Впрочем, сегодня, наверное, даже бабке Марусе известно, что парадоксальное выделительство – миф, что несоответствие группы крови Чикатило и результатов анализа оставленных им биологических следов объяснялось всего-навсего ошибкой самой первой экспертизы. Признавать ошибку не хотелось, вот и придумали миф о парадоксальном выделительстве. Где вы вообще такое вычитали? Ах, в интернете… ну-ну. Нет-нет, я не против интернета, я даже не против того, что там лежит масса интересной информации. Но любую информацию следует проверять, прежде чем возводить ее в ранг факта. В том же интернете, кстати, есть подробные разъяснения и профессора Дубягина, и признание самой Гуртовой, и слова Иссы Костоева о том же… Что вы так на меня смотрите? Вам ничего не говорят эти фамилии? Что, неужели никому? Вершина, ну хоть вы-то в курсе?
– Следователь по особо важным делам Исса Костоев возглавлял следственную группу по розыску «убийцы из лесополосы», – сообщила Арина, потупившись. Ей было неловко. Не столько из-за того, что одногруппники сочтут ее выскочкой (умные не сочтут, а на дураков плевать), сколько потому, что перед Александром Михайловичем было стыдно за молчание однокурсников. – Гуртовая, не помню ее должность, была экспертом, по чьему заключению «убийца из лесополосы» имел четвертую группу.
– Дубягин криминалист, маньяка-людоеда поймал, несколько учебников написал, – подал голос Севка Мацеревич.
Арина облегченно вздохнула.
Морозов улыбнулся:
– Молодцы. Может, и напрасно я так рассердился. Но нельзя, недопустимо ограничиваться очевидным. Вы же будущие следователи. По крайней мере некоторые из вас. Вот приводят к вам якобы злодея: весь в крови, взяли над теплым еще телом, на ноже его отпечатки. И что? Вы сразу делаете вывод, что он – убийца? Может быть, да, но может быть, и нет. Проверять, проверять, и еще раз проверять. Иначе выйдет, как с Чикатило. Гуртовая всего лишь некорректно составила экспертное заключение, а в результате – еще двадцать одна отнятая жизнь. Вы только вдумайтесь – двадцать одна жизнь! Вот она, цена ошибки.